Глава 1

ПОДВИЖНЫЙ ОБРАЗ ВЕЧНОСТИ

Почитатель ума и знания должен рассматривать прежде всего причины, которые связаны с разумной природой, и лишь во вторую очередь те, которые связаны с вещами, движимыми извне, и потому с необходимостью движущими другие вещи.

Платон.
Тимей.

Первое известное рассуждение о времени оказалось столь знаменитым, что до сих пор является предметом споров и различных интерпретаций. Кто только не оттачивал на нем свой ум.

Конечно, речь идет об апориях Зенона Элейского, называемые также парадоксами. Апория обозначает буквально “бездорожье”, т.е. запутанная, неразрешимая логическая задача. Весь смысл ее в том, что она впервые в философии связала между собой две очевидные категории: время и движение, или пространство и движение. Апорий у Зенона несколько, но они все построены по одной модели: способом делении времени или пространства на некие мерные отрезки и доведением этого деления до предела. Например, утверждается, что быстроногий Ахиллес никогда не сможет догнать убегающую черепаху, потому что ему последовательно приходиться преодолевать половину дистанции между ними за определенное время, затем половину от оставшейся половины и так далее до бесконечности. И поскольку такое деление никогда не окончиться, медлительная черепаха недосягаема.

Поскольку в античной традиции опытная проверка научных положений вообще не считалась решением проблемы, нужно было преодолеть парадокс правильным рассуждением. Поэтому когда “другой мудрец” из стихотворения Пушкина на заявление первого: “Движенья нет!” – применил новый способ аргументации: “смолчал и стал пред ним ходить”, то есть произвел эксперимент, его не приняли в качестве доказательства. Говорят даже, что Зенон набросился с палкой на хитрого изобретателя, потому что тот унизил божественный разум, который все должен разрешать логически, а не отсылать к видимости, которая, как философы прекрасно знали уже тогда, по большей части весьма обманчива.

Итак, вот апория “Стрела”, которая лучше других иллюстрирует нашу тему о причине времени. Летящая стрела демонстрирует нам иллюзию движения, говорит Зенон. На самом деле она покоится. Ведь стрела летит во времени, не так ли? А если это так, в чем нам не приходится сомневаться, а время состоит из неких частиц, то есть оно, конечно, делится, то мы можем вообразить себе настолько малый отрезок, отграниченный кусочек времени, когда длительность сама по себе исчезает. Никакой длительности уже почти и нет и даже она останавливается. Следовательно, в этот мельчайший момент стрела покоится. И потому она покоится вообще.

Вот чем покорены были навсегда умы. Хорош видно, как стрела летит, а если рассуждать строго логически, то она покоится. И это неразрешимое противоречие пытались решать самыми различными способами, включая новейшие, неведомые во времена Зенона. (2)

Известно только, что из этого зародыша выросли все проблемы времени. Все самые современные толкования их сопоставимы с апориями Зенона.

Делится ли время на мерные куски, и если да, то что означает такое деление? Можно ли делить его до бесконечности.? Может быть, как раз деление есть иллюзия и время на самом деле гладко или плавно и не состоит из единиц? Тогда одна частица его не отъединена от другой и следовательно, нет этих проклятых перерывов, через которые стрела, как и другие движущиеся предметы, вынуждена прыгать, преодолевая неясную пропасть между двумя отрезками времени и своей траектории.

Но может быть, стрела движется не во времени? Может быть, она как-то избегает его? Но весь жизненный и умственный опыт нам говорит: нет, время – всеобщее свойство движущегося мира. Вокруг нет ничего, что не испытывало бы изменений, движений, перемещений, не волновалось бы и ничто не происходит мгновенно, но в своем порядке. Если есть какая-то упорядоченность в окружающем мире, то она связана, несомненно, с течением времени. Время выстраивает последовательность изменений, благодаря ему нет хаоса, смешения всего и вся, а есть стройность, красота, гармония и т.д. следовательно, исключать движущиеся предметы из времени нельзя. Значит, время связано с движением прочно и неразрывно.

Зенон создал своими апориями умственную атмосферу, поле напряжения, силовую среду, в которой поколения мыслителей размышляли о времени и пространстве.

Но мы здесь не будем решать эти парадоксы. Прежде всего потому, что с точки зрения причины времени решать в них оказалось нечего. Как и все парадоксы, противоречие основано на смешении понятий из разных рядов. Происходит игра, полезная, конечно, игра ума, но не имеющая никакого другого результата кроме как упражнения мыслительных способностей.

Нам достаточно сказать об апориях затем, чтобы напомнить об умственных настроениях той поры, когда в сознании образованного человечества с временем связались некоторые прочные, не обсуждаемые и непререкаемые свойства, истекшие из рассуждений Зенона. Даже не из них, а из того, что подразумевалось, из постулатов или аксиом, которые положил Зенон в основу своих рассуждений, и которые молчаливо или явно теперь уже принимаются и до сих пор всеми общими и философскими словарями и теоретиками времени. Некоторые словари мы цитировали выше. Какие аксиомы?

Во-первых, всеобщность времени, о которой упоминалось выше. Это скрытое условие всего рассуждения, и в нем никто не сомневается, не обсуждает даже правомочность этого положения, но на нем все построено. Время связано со всем на свете, все происходит во времени. Нет ничего вокруг при всем разнообразии этого всего, что не проходило бы вместе с временем. Значит, оно присуще всему.

Во-вторых, аксиома о пределе делимости времени. Единицы его суть мельчайшие, но они не исчезают, не растворимы, благодаря чему мы мыслим время прерывистым, хотя и разделяющимся на очень малые, неуловимые отрезки. Предположение о дискретности времени выявил уже в античности Аристотель. Он заметил шаткость построений Зенона: “...летящая стрела стоит неподвижно; оно вытекает из предположения, что время слагается из “теперь”; если этого не признавать, силлогизма не получается”. (Аристотель Физика. (Z). 239b, 30).

Тем не менее критика Аристотеля не возымела особенного успеха и в предположение о существовании дискретных единиц времени философы продолжали играть.

В-третьих, вероятно, главное положение: время связано с движением. Фактически самые всеобщие и самые заметные черты или свойства окружающей действительности, несомненно, заключаются в них: мало того, что все течет, как заметил Гераклит, но все течет во времени.

Но является ли причиной времени это всеобщее движение? Кажется, на такой вывод мысль наталкивали хотя бы апории Зенона. Однако первое по-настоящему теоретическое рассуждение на эту тему ввело в поле внимание кроме категорий времени и движения еще одно действующее лицо.

************************

Платон оказался первым, кто вообще назвал причину времени, то есть совершенно твердо и уверенно указал на его источник. Несмотря на крайне непривычную для нас сейчас форму выражения, его идея является одним из самых впечатляющих достижений античной мысли, а с его натурфилософии, выраженной в диалоге “Тимей”, начинается любое рассуждение об общих законах природы и вся история естествознания вообще.

Вся предшествующая греческая философия в сущности принимала понятие времени само собой разумеющимся, что мы видели на примере Зенона. Ее предметы не нуждались в каком-либо особенном описании или определении времени, кроме обыденного неясного представления, которое есть у всех, и не требовали излюбленного софистического приема теоретического рассмотрения, когда сводятся и разводятся однородные и близкие понятия. Многие объекты обычных рассуждений философов: справедливость, ум, рассудок, душа, познание, государство и т.п. существуют как бы вне времени, вне развития, сами по себе, как сущности или феномены с неизменной природой, однажды созданными.

Главный герой платоновских диалогов Сократ вообще тоже ничего и никогда не говорит о времени. Его излюбленные темы касаются человека, но не природы как таковой, не движения вещей, где время обретается. По его словам, он ничего не испытывал из того, что есть на над землей и под землей, то есть никакой физикой или астрономией не интересовался. И Сократ беззлобно, как всегда, удивлялся, зачем это Аристофан в одной из своих комедий изобразил его болтающимся в какой-то корзине под облаками и рассуждающим об устройстве неба.

Вот почему в знаменитом “Тимее”, единственном из всех диалогов Платона, где идет речь об устройстве этого самого неба и всего космоса, Сократ только слушатель, а все содержание Платон вкладывает в уста Тимея. В сущности, мизансцена показательна и органична, поскольку все что излагает Платон, предположительно и наиболее логично из всего, что можно было высказать в ту эпоху о природе, когда науки как таковой не существовало, но только здравый смысл и простые наблюдения. Платон первым попытался превратить этот скудный материал в “теоретическое” знание о природе.

В рамках этого рассуждения время появляется как порождение вечности, возникает оппозиция: вечность и время. Нечто неизменное, постоянное, тождественное самому себе с одной стороны, и меняющееся, текучее, с другой стороны. Вечность пребывает в себе, а время возникает и пропадает. Но тождественен себе и пребывает только Ум, мировой разум. Он и порождает из себя Вселенную, космос.

Мысль не подвержена ничему, говорит Платон, что мы связываем с временем, то есть не стареет и не портится и пребывает сама в себе вечно. Она принадлежит Богу, который равен самому себе. Бог и вечность – синонимы. Вечность, рассуждает Платон, не означает некую бесконечность времени, некий бесконечный ряд лет, это совершенно другое качество, нежели время. В вечности нет ни годов, ни месяцев, ни дней. О вечности нельзя сказать, что она “есть” или “будет”. “Если рассуждать правильно, ей подобает одно только “есть”, между тем как “было” или “будет” приложимо лишь к возникновению, становящемуся во времени”. (Платон. Тимей, 37 e).

Иначе говоря, вечность есть некое единство прошлого, настоящего и будущего, когда ничто не проходит, но пребывает.

Порожденный Демиургом космос Платона и есть природа. Она осязаема, видима, слышима в отличие от истинного мира, который невидим и неосязаем, зато мыслим. Бог, Демиург строит вселенную по образцу (по-гречески –парадигма).вечности, то есть он хотел бы передать ей качества вечности, устойчивости, непреходящести. Но “дело обстояло так”, говорит устами Тимея Платон, что природу живого и вечного существа нельзя передать ничему что рождается из него, это можно сделать только отчасти, так сказать. И следуя этому загадочному “делу”, закономерному порядку вещей, который устойчивей самих вещей, Демиург “замыслил сотворить некое движущееся подобие вечности; устрояя небо, он вместе с ним творит для вечности, пребывающей в едином, вечный же образ, движущийся от числа к числу, который мы назвали временем” (Платон. Тимей, 37 d).

Вот, в сущности, первое в человеческой истории вдумчивое определение времени, то есть не принятие его как самого собой разумеющегося, что проходит или течет, но попытка осознать его таким (явлением – еще нельзя сказать, но свойством мира), что оно имеет определенный источник. Время появляется. Его не было в вечности. Оно произошло одновременно с миром, вот что важно, не в определенный период или эпоху или в определенный срок, но оно создано вместе с материей, для того чтобы являлись и дни, и часы, и эпохи. Оно придано движущемуся, осязаемому и слышимому, чувственному миру, но не мыслящему, не обладающему умом, то есть вечному миру. Это явление произведенное, рожденное, как говорит Платон, и по “обстоятельствам дела”, то есть по каким-то еще неизвестным законам не могло стать тождественным вечности, а могло получить от вечности лишь его ухудшенную бледную тень, отпечаток. Вот только с ним появились и “теперь”, и “есть”, и “было”, и “будет”, а также года и месяцы. (3).

Очень важно, что Платон, кроме частей времени, то есть прошлого, настоящего и будущего, связывает с ним еще несколько существенных качеств: становление или возникновение, появление, а также понятия о бренности: молодость и старение. “Итак, время возникло вместе с небом, дабы, одновременно рожденные, они и распались бы одновременно, если наступит для них распад; первообразом же для времени служит вечная природа, чтобы оно уподобилось ей, насколько возможно. Ибо первообраз есть то, что пребывает целую вечность, между тем как [отображение] возникло, есть и будет в продолжении целокупного времени. Такими были замысел и намерение бога относительно рождения времени; и вот, чтобы время родилось из разума и мысли бога, возникли Солнце, Луна и пять других светил, именуемых планетами, дабы определять и блюсти числа времени” (Платон. Тимей, 38 b – c).

Платоновский космос устроен просто: в центре Земля, затем в первом от нее круге, или сфере, Луна, во втором – Солнце, затем планета Гермеса (называемая теперь Меркурий), утренняя звезда (Венера) и еще три планеты, расположенных на своих кругах или сферах. В строении семи сфер он не был оригинальным, об этом говорили до него пифагорейцы, однако важно, что он связал с кругами блуждающих звезд или планет вычисления времени. В этом его главная мысль об устройстве вселенной. Звезды, не только блуждающие, то есть планеты, но и все остальные, неподвижные, звезды даны для “устроении времени”. “Что касается круговоротов прочих светил, то люди, за вычетом меньшинства, не замечают их, не дают им имен и не измеряют их взаимных числовых отношений, так что, можно сказать, они и не догадываются, что эти необозримо многочисленные и несказанно многообразные блуждания также суть время” (Платон. Тимей, 39 c –d).

Вот, собственно говоря, и все, что платоновская философия говорит о времени. Немного, но очень определенно. Не в том смысле, что относит возникновение его на счет божества, а в том, что нетривиально определяет источник времени. Собственно говоря, в реалистическом смысле, если можно применить к его философии эти слова, а некоторые и применяли (4), или лучше сказать, в обыденном смысле, из предыдущих построений философии, из тех же апорий Зенона вытекало, что время связано с движением и следовательно, зависит от него, или, напротив, движение – от времени. Но Платон не пошел по пути связи двух очевидностей, видимостей – движения тел и течения времени. Время у него зависит не от движения тел, а от божества, то есть оно отражает вечность, получая от него наиболее возможное, учитывая разрушительное действие “обстоятельств дела”, отпечатывание в бренных вещах, и главная характеристика этой бренности – течение или ход времени. Он не поддался соблазну отнести “устроение” времени за счет небесных тел. Звезды у него служат только для счета, для вычисления различных соотношений времени, но не для его “производства”.

В порядке платоновского творения Демиург образует стихии или рода: землю, воду, воздух и огонь, из которых и формирует бренные тела. У него в наличии есть вечные идеи, образцы, согласно которым он это делает. Иначе говоря, Демиург упорядочивает стихии при помощи “образов и чисел” (Платон. Тимей, 52 d). Но между идеями (или умом) и движущимися вещами, носящими те же имена, что и идеи (то есть мнениям), соединенными с нашими ощущениями, расположено некое средство, или промежуточная ступень. Этот посредник есть не что иное, как пространство. “Есть еще один род, а именно пространство: оно вечно, не приемлет разрушения, дарует обитель всему рождающемуся, но само воспринимается вне ощущения, посредством некоего незаконного умозаключения и поверить в него почти невозможно” (Платон. Тимей, 52 b).

Рассуждения Платона о пространстве довольно сложны и всегда вызывали массу толкований. Но мы не будем в них углубляться. Нам достаточно знать и воспринять только одну и самую простую мысленную конструкцию.

Для всего дальнейшего изложения нам важно не столько конкретное наполнение платоновской конструкции, то есть “происхождение” времени и пространства из божества. Необходимо и достаточно из слов “происхождение времени от вечности”, к чему сводится платоновская идея, взять пока только “происхождение времени”. Важна идея производности времени, его зависимости от другого порядка вещей. С этим пока еще нечего делать, оно ничего не говорит уму, кроме отсылки к другому, не земному порядку сущего. Превратим ее из положительной, как ее трактует Платон (время порождается вместе с миром Демиургом, а пространство – даже выше по иерархии творения, поскольку вечно) в отрицательные: время и пространство не принадлежит движущимся телам, не зависит от них. Этого пока достаточно, как мы увидим ниже. Хранение времени, его исчисление есть только показатель, ход “от числа к числу”, как говорит Платон, а не само время. Движение вещей есть способ его измерения, но не его генератор. Вот что важно.

Как мы увидим далее, эта главная идея Платона проходит через всю историю знания, модифицируясь, но оставаясь узнаваемой. Совсем не обязательно, чтобы она влияла на дальнейшее течение мысли, воздействовала на открытия и рассуждения выдающихся мыслителей, хотя, конечно, выдающиеся о ней знали. Дело в другом, в природе человеческого мышления, его одинаковой силе и сходном характере во все времена и эпохи, а также ценности и единстве знания, независимо от его наличного уровня. Эта природа ума позволяла занять конструктивную, выгодную позицию и ориентироваться в мире. Тот, кто мыслил подобно Платону, всегда повторял его мысленную конструкцию: время создается.