© М.А.Аркадьев

Из теоретической истории

«Московского междисциплинарного семинара по изучению времени в естествознании»

М. А. Аркадьев

Заметки к проблеме

«Нужно ли и как изучать время?»

(1987)

С моей точки зрения вопрос этот практически эквивалентен вопросу: нужно ли и как изучать мир, Вселенную, человека. Во все эпохи познающего мышления человек, осознавал он это, или нет, изучал именно изменчивость мира, т.е. собственно его Время. С этой точки зрения всю научную летопись человечества можно представить, если вспомнить одну из древних китайских классических книг, как гигантскую «Книгу Перемен»- «Книгу Времени».

1. Мысленный эксперимент и «ньютонианский миф»

Другое дело как сам человек в разные эпохи мыслил свое отношение к времени. В ХХ веке актуальность проблемы становящегося, «возникающего» «временящегося» мира в науке обозначена Пригожиным как необходимость пересмотра классической парадигмы науки.

Мы должны обратить внимание на определенную ограниченность понимания времени в классической науке. Эту ограниченность можно определить как «редукцию реального времени» в концептуальном и операциональном базисе науки. Время мыслится не как внутреннее свойство вещества, а как внешняя параметрическая емкость, безразличная к своему «наполнению». И такое представление времени отнюдь не тривиально. Это мощный операциональный «миф», без которого не смогла бы развиться европейская цивилизация.

Структуру этого «ньютонианского мифа», концепции «абсолютного математического времени» можно связать со спецификой общей интерсубъективной психологической установки европейской науки, начиная с Галилея: установки на фундаментальную познавательно-теоретическую роль мысленного эксперимента. Из явного эвристического приема мысленный эксперимент после Галилея постепенно превращается в ментальную привычку, в неявный «бессознательный» мыслительный каркас, «матрицу» всей «натурфилософской» эпистемологической парадигмы Западной Европы.

В ментальном базисе науки именно этот «бессознательный», «автоматический» характер ньютонианского глобального мысленного экспериментирования становится основой той специфической элиминации, редукции сознания наблюдателя и экспериментатора из «результирующей», так называемой «реальной» «физической» картины мира. Сознание наблюдателя, выводится за пределы изучаемого мира (а это выведение и есть, собственно, упомянутый глобальный мысленный эксперимент), и тем самым неявно получает онтологический статус «универсального зеркала». Такое «объемлющее» сознание, по сути, и оказывается тем самым математическим временем и пространством, тем самым «абсолютным вместилищем», без которого немыслима классическая наука.

При таком подходе становится ясна «перцептуальная», а не «онтологическая» природа «абсолютного времени» Ньютона. Именно вследствие «перцептуальной» (интерсубъективной) сущности этого представления оно оказывается постоянно воспроизводимым, в силу того, что оно становится неявной ментальной привычкой. Поэтому отказ от абсолютного времени и пространства связан, в конце концов, и с отказом от злоупотреблений глобальным мысленным экпериментированием. Но полный отказ от него уже невозможен, в том числе в силу его захватывающей «космологической» силы. Эйнштейн, например, (в том числе в своем споре с Бором) не захотел расстаться с установкой на глобальный мысленный эксперимент с элиминацией наблюдателя и, соответственно, квантовых парадоксов. Единая теория поля была осуществлением именно этого проекта, хотя Эйнштейн еще в первых своих работах сам поколебал основания такого подхода.

2. Гаусс и внутреннее время объекта

Обращение к альтернативной установке, то есть к эволюционной, временнòй картине мира в дарвинизме и классической термодинамике (что постепенно разрушило представление об универсальности абсолютного времени), можно рискнуть уподобить, как это ни странно, обращению математики к проблеме внутренней геометрии поверхности в работах Гаусса.

Обнаружение множественности геометрий в принципе аналогично обнаружению множественности, специфичности «времен», то есть специфичности внутренней процессуальности любого объекта.

Открытие Гауссом критерия для описания геометрии поверхности, не выходя за ее пределы, сопоставимо с программой построения конструкций времени в естественных науках. Эта программа, таим образом, может быть сформулирована так: необходимо найти явное качественное и количественное выражение, некий критерий для описания структуры внутренней изменчивости изучаемой системы.

Подобно Гауссу, нашедшему выражение для элемента длины внутренней геометрии поверхности, нужно найти выражение для «элемента времени» в целях описания внутренней временной структуры той, или иной системы. Как кажется на первый взгляд, например, конструкция метаболического времени А. Левича, может в некотором смысле соответствовать предложенной формулировке, что нуждается в обсуждении.

Таким образом, частично возвращаясь к проблеме первого параграфа, «темпоральность» современной науки можно охарактеризовать как переход от глобально идеализированного экстенсивного ньютонианского временного конструкта, к локально идеализированным и более операциональным интенсивным конструкциям внутреннего времени объекта, типа метаболического времени Левича.

3. Два уровня временных понятий

Можно сказать, что изучение приролы есть изучение времени и наоборот. Ничто не мешает нам объединить эти понятия и сказать, что, изучая мир, мы изучаем природу-время. Природа не дана нам вне имманентной ей процессуальности, а процессуальность, изменчивость не дана нам вне природы. Благодаря этому понятие природы с самого начала наделяется свойством темпоральности, и наоборот, темпоральность мыслиться неотвлеченно.

Пространство, таким образом, тоже может пониматься как некий вид времени. Оно не статично, оно находится в становлении, что следует, например, из модели нестационарной Вселенной. В принципе пространство – это некое множество физических событий, которые мы мыслим как одновременные. Говоря «одновременность», мы, тем самым, говорим о пространстве. Или, иначе - то, что мы можем помыслить как одновременное, тем самым описывается нами в пространственном модусе.

Но одновременность двух разных событий это только некая удобная для нас идеализация. Абсолютно одновременны только события, происходящие в одной геометрической точке, а таких (разных) событий быть не может как таковых. Пространство оказывается экстраполяцией, «размазыванием» идеальной геометрической одновременности, пренебрежением временными различиями в рамках глобального мысленного теоретического рассмотрения мира. Таким образом, пространство оказывается некоей идеализированной структурой, в рамках которой мы неявно рассматриваем все события, как происходящие в одной точке.

Описывать свойства мира мы можем пока только на классическом пространственном, или пространственно-временном языке. Но выход к явным конструкциям времени в естественных науках может расцениваться как поиск иного языка.

Кратко рассмотрим в связи с этим метаболическую конструкцию Левича. Основной процесс (замена элементов) есть форма проявления материально-временного поведения системы. (Можно сказать, что основной процесс – это замена элементов «материи-времени» системы). Замена элементов есть качественно задаваемое время, назовем его временем А. Параметризация этого времени А, есть количественно задаваемое время, назовем его временем Б системы.

Таким образом:

Время А – квазисубстанциальный уровень, качественно задаваемое время, изменчивость сама по себе, или основной процесс в конструкции Левича.

Время Б – «параметрический» уровень, количественное представление изменчивости в любой конструкции.

Выводы этих размышлений таковы: 1. изучение времени эквивалентно изучению природы и мира. Поэтому для естественных наук (но не для философии) вопрос о необходимости изучать время, понятое как «время А», можно считать снятым. 2. изучение времени может носить явный конструктивный характер изучения внутреннего времени (А, Б) естественных систем.