© С.В.Чудов
Применение понятий и методов биологических наук к явлениям, традиционно изучаемых общественными и гуманитарными науками, часто вызывает негативную реакцию у представителей этих дисциплин. Во многом это объясняется неизжитыми антропоцентрическими предрассудками, нежеланием отказаться от привычки ставить человека неизмеримо выше природы и признавать подчиненность многих особенностей поведения людей и развития человеческих сообществ тем же закономерностям, что управляют поведением животных и развитием природных систем. Но есть и объективные причины, затрудняющие подобный перенос. В гуманитарных науках к понятийному аппарату традиционно предъявляются менее строгие требования строгости и четкости, чем это принято в естественных и точных науках. Поэтому подчас трудно понять, в каком именно смысле используется в науках о человеке тот или иной термин или концептуальная схема, заимствованные из естествознания: как метафора, аналогия или как собственно научная теория. Это можно проиллюстрировать, например, тем, как были восприняты обществом психоанализ или учение Дарвина: из научных теорий они превратились в идеологические мифы, имеющие как горячих сторонников, так и столь же непримиримых противников. И те, и другие в результате утратили способность обсуждать эти концепции рационально и непредвзято.
Наилучший способ избежать подобных недоразумений – формализовать базовые понятия, применяемые в таких концептуальных схемах, и довести аксиологический каркас этих теорий до строгости аксиом, постулатов и теорем, т. е. построить явные математические модели изучаемых явлений на том уровне абстракции, который позволит охватить сразу и природные, и общественные явления. Эта на первый взгляд слишком амбициозная задача на самом деле гораздо проще, чем может показаться. Значительная часть понятийного аппарата дисциплин, имеющих самое непосредственное отношение к развитию природных сообществ, – эволюционная генетика и синэкология, – разрабатывалась не биологами, а профессиональными математиками, и лишь затем в процессе их усвоения биологами была забыта их математическая подоплека. Биологам порой невдомек, что в основе многих известных им законов лежат не эмпирические обобщения, область применимости которых ограничена сферой их интересов, а математические теоремы, верные в гораздо большей общности, чем они привыкли думать.
При аксиоматическом подходе, кроме того, становятся намного прозрачнее неявные допущения, из которых исходят биологи-теоретики, и методологические противоречия между двумя указанными выше наиболее математизированными разделами биологии. Так, и в неодарвинистской эволюционной генетике, и в синэкологии центральное место занимает борьба за существование, или конкуренция – внутривидовая или межвидовая. Но способы формализации этого понятия в указанных науках существенно отличаются. Конкуренция описывается в неодарвинизме и в СТЭ как дифференциальное размножение, и понятие дарвиновской приспособленности
(fitness) формализуется как отношение мальтузианского параметра данного аллеля (показателя экспоненты в законе Мальтуса) к мальтузианскому параметру наиболее преуспевающего аллеля. Напротив, в синэкологии применяется не динамика Мальтуса, а популяционная динамика Ферхюльста, т. е. логистическое уравнение, а приспособленность описывается с помощью понятия экологической ниши.Между этими двумя способами описания “борьбы за существование” лежит пропасть – не только концептуальная, но и математическая. Уравнение Мальтуса, из которого исходил и сам Дарвин, и неодарвинисты, линейно, тогда как уравнение Ферхюльста нелинейно. Разумеется, экспоненциальное размножение не может продолжаться неограниченно долго, оно способно даже при малых коэффициентах прироста за считанное число поколений привести к перенаселению. Далее, по Мальтусу, следуют эпидемии, голод, а для человеческих обществ – войны за “жизненное пространство” и другие неизбежные катаклизмы.
Но в действительности численности природных популяций в большинстве случаев стабильны или колеблются около стационарных значений. Биологические виды имеют наследственно закрепленные способы регуляции численности и избегания перенаселения: территориальное поведение, зависимость рождаемости от плотности, ритуализированное брачное поведение, регулирующее возможности самцов спариваться с самками в зависимости от иерархического положения животных в стаде или стае, самоизреживание подроста у растений и иные ограничивающие механизмы. Именно эти соображения заставили Ферхюльста внести коррективы в модель Мальтуса и предложить для популяционной динамики более реалистичное логистическое уравнение, в которое в правую часть введен поправочный коэффициент – разность между нормированной на единицу емкостью среды (максимально возможной численностью популяции) и ее реальной численностью (в той же нормировке).
Уравнения Ферхюльста, выписанные для двух конкурирующих видов, претендующих на один и тот же лимитирующий ресурс, – это уравнения конкуренции Лотки–Вольтерры. Изучение устойчивости решений этих уравнений позволило сформулировать основополагающий для синэкологии принцип конкурентного исключения: два вида не могут неограниченно долго сосуществовать в одной местности, если их экологические потребности одинаковы. В формальной модели конкуренции – это теорема, а реалистичность этой модели была блестяще продемонстрирована в остроумных модельных опытах Гаузе с парамециями и затем подтверждена огромным количеством натурных наблюдений. Уточнение выражения “одинаковые экологические потребности” привело в дальнейшем к понятию экологической ниши – фундаментальной и реализованной, к понятию разделения ниш, а изучение последствий варьирования коэффициентов логистического уравнения – к понятиям
K-стратегии и r-стратегии и ко многим другим важным понятиям синэкологии.Нетрудно увидеть, что логистическое уравнение служит удобной моделью процесса размножения или копирования образца для любого могущего воспроизводиться объекта, материального или информационного, при ресурсных ограничениях на такое копирование. Тем самым и все основные понятия синэкологии автоматически обобщаются на системы репликаторов любой природы, для которых справедлив принцип конвариантной редупликации: гены, слова, понятия, обычаи, модели поведения, технологические приемы и изделия, организационные схемы, т.е. на все элементы культуры в самом широком смысле этого слова. Например, два термина не могут неограниченно долго сосуществовать в одном и том же сообществе в одном и том же значении: один из них неизбежно вытеснит другой, или же их семантические поля или области применения со временем разойдутся (разделение ниш). “Экологическая ниша” слова будет описываться не только его значением (семантическим полем), но и областью применения – официально-деловая, профессиональная или обыденная речь, устная или письменная, поэтическая или прозаическая, и т.д. То же самое относится к фасонам шляп, стилям одежды, маркам всевозможных товаров, банкам, магазинам и предприятиям сферы обслуживания – при условии, конечно, что и потребители, и предприниматели свободны в своем выборе товаров или методов работы.
Одним из первых универсальность понятия репликатора и его важность для описания эволюционных процессов в природе и обществе заметил английский генетик Ричард Докинз. Он даже придумал для наименьших осмысленных единиц репликации специальный термин – “мим”, аналог гена. Однако, будучи правоверным неодарвинистом, он описывал взаимоотношения между разными мимами исключительно в терминах дифференциального размножения и тем самым лишил себя возможности конструктивно применять понятие мима к другим формам их взаимоотношений, отличным от конкуренции: симбиозу, паразитизму, разным формам кооперации и протекционизма, а также осознать универсальность других основных понятий экологии сообществ.
К этим другим относятся, например, понятия сукцессии и климакса. В ходе сукцессии один комплекс мимов закономерно в определенном смысле сменяет другой комплекс мимов, пока не будет достигнуто стационарное состояние – климакс. Язык любых теорий, основанных на понятии дифференциального размножения (к которым относятся все формы неодарвинизма, социал-дарвинизма и, в частности, весьма популярная в наше время теория этногенеза Л.Н. Гумилева), слишком беден, чтобы различать переходные процессы и стационарные состояния. Это следует хотя бы из того, что для линейной мальтузианской динамики вообще не существует нетривиальных стационарных состояний. Но в нелинейной логистической динамике такие состояния почти неизбежны.
Логистическое уравнение действует наподобие переключательного элемента (триггера) с двумя устойчивыми состояниями – (1) вымиранием (нулевая численность) и (2) максимально возможной численностью, равной емкости среды. Эта последняя зависит от численностей других образующих ценоз мимов. С помощью теории устойчивости можно доказать, что переходные процессы в цепях, состоящих из переключательных элементов, либо сменяются циклическими колебаниями (предельные циклы), либо выходят на аттракторы другой топологии – стационарные состояния или странные аттракторы.
На практике для самоорганизующихся ценотических систем реализуются все эти три возможности. Но предельные циклы и хаос сравнительно редки и встречаются лишь для самых примитивных изолированных экосистем, в которых видообразование и иммиграция затрудняются не самой экосистемой, а абиотическими факторами (суровым климатом, бедностью почв и проч.), в то время как для сложных и богатых видами экосистем общим правилом является выход на стационарное состояние. Причина этого состоит в общем экологическом правиле, согласно которому устойчивость ценоза тем выше, чем богаче разнообразие образующих его видов. Именно неустойчивость экосистемы позволяет приживаться в ней видам-мигрантам и новообразованным видам, причем, как правило, лишь тем, которые увеличивают ее устойчивость, а терминальные сообщества, характеризующиеся максимальной устойчивостью, наиболее успешно подавляют и вселение мигрантов, и видообразование. Все эти выводы могут быть получены строго математически в наиболее общей постановке и поэтому справедливы не только для природных сообществ, но и для социокультурных ценотических систем общего вида.
Однако применение к человеку как к виду понятия “экологическая ниша” наталкивается на принципиальное затруднение. Способы эксплуатации ресурсов человеком не являются наследственно закрепленными, они меняются в ходе исторического развития, и поэтому емкость среды для человеческих популяций с каждой крупной инновацией возрастала в разы и даже на порядки, а его ареал постоянно расширялся, охватив в конечном счете все материки (кроме Антарктиды) и все природные зоны. Способность к творчеству и созданию культуры – это новая степень свободы, свойственная лишь человеку. Какие же коррективы следует внести в биологические экологические концепции для учета специфики экологии человека?
Пожалуй, самая важная поправка – принципиальное различие между традиционалистскими закрытыми обществами (по Бергсону) и открытыми обществами. Лишь к обществам первого типа можно более или менее успешно применять прямые аналогии с природными сообществами или организмами. В историософии такие аналогии встречаются довольно часто, к ним прибегали О. Шпенглер, А. Тойнби, немецкие национал
-романтики “почвеннического” направления, а из отечественных мыслителей – многие славянофилы 19 века, Константин Леонтьев и Л.Н. Гумилев. В самом деле, способы взаимодействия с природной средой в традиционалистских обществах, как правило, принимают ритуальный характер, подвергаются сакрализации, что делает их крайне консервативными, фиксированными. Это общая черта практически всех первобытных и мезолитических культур.Закрытые общества не просто невосприимчивы к новшествам и заимствованиям, они их активно подавляют. Параноидальная ксенофобия и боязнь перемен – одна из наиболее бросающихся в глаза цивилизованному человеку особенностей первобытных культур. Такие народы не считают себя создателями культуры, а лишь хранителями
наследия, которое они получили в дар от богов или полубогов – культурных героев в доисторическое, мифологическое время. Историческое же время для них циклично, замкнуто и не несет ничего нового, а всякое отклонение от этого бесконечного круговращения – это ухудшение и порча. Для сообществ этого типа применение понятия “экологическая ниша” вполне оправданно, их образ жизни жестко увязан с определенными ландшафтами и природными биотопами. Поэтому они и не способны к широкой экспансии, к развитию, и являются аналогами реликтовых эндемичных видов. Л.Н. Гумилев вполне уместно назвал этот заключительный этап развития этноса “реликтовым”. Но является ли он неизбежным и применима ли схема Гумилева ко всем без исключения этносам?Если бы это было так, человечество никогда бы и не вышло из пещер. Однако в истории любого народа был период “бури и натиска”, когда он отвоевывал свою землю у дикой природы или враждебных племен, изучал и исследовал ее, искал способы наиболее рационального хозяйствования на ней. Об этом свидетельствует эпос. Именно эту стадию развития Гумилев назвал
“пассионарной”. На этот период приходится большая часть культурных и технических инноваций. Затем территориальная экспансия доходила до естественных рубежей (горных хребтов, водных преград, границ пригодных для освоения биотопов). Численность племени достигала “несущей способности” освоенной территории. Вождям приходилось вводить более жесткую регламентацию, чтобы упорядочить распределение скудеющих ресурсов. Но это могло лишь отсрочить экологический кризис, но не преодолеть его. Режим жесткой экономии лишал инициативы рядовых членов племени, стеснял наиболее активных, предприимчивых и свободолюбивых, которым приходилось отдавать свою добычу более слабым или менее умелым охотникам.Теперь оставалось либо стабилизировать численность, либо уходить на поиски новых земель. Обычно происходило и то, и другое. Консервативное большинство оставалось на месте, авантюристы и изобретатели (“пассионарии”) уходили. Понятно, что в результате такого “естественного отбора
” среди оставшихся еще больше усиливались консервативно-охранительные тенденции, а среди уходивших – авантюрно-новаторские. История освоения Сибири, русского Севера, Дона, американского “дикого запада”, калифорнийская “золотая лихорадка” и героическая эпопея Клондайка рисуют нам, в общих чертах, один и тот же тип авантюриста-землепроходца. В целом по той же схеме происходила колонизация Нового Света европейцами. Неудивительно, что именно такие мигранты и создали первые общества нового типа – открытые общества. Вовсе необязательно это были протестанты: например, Господин Великий Новгород – республика купцов и ремесленников, которая по типу общественного устройства явно была открытым обществом. Разгром этой республики войсками Ивана Грозного относится к самым черным страницам отечественной истории, и его последствия были катастрофичны. Стоит задуматься, что было бы с американской демократией, если бы в американской Гражданской войне победили бы не северяне, а южане-рабовладельцы.Способ существования традиционалистских обществ можно сравнить со
сверхустойчивым терминальным сообществом вроде дождевого тропического леса. Общая структура этого сообщества оставалась неизменной на протяжении десятков миллионов лет. Она почти неотличима в Африке, Новой Гвинее и Амазонии, хотя эти регионы не обменивались видами со времени окончательного распада Гондваны. Продолжительность существования видов, образующих эти сообщества, по крайней мере на порядок меньше. Это означает, что структура целого гораздо устойчивей, чем составляющие ее части, и именно она управляет развитием частей. Другими словами, по классификации Шмальгаузена, это дришевская система, которой свойственна эквифинальность развития. А способ существования открытых обществ можно сравнить с процессом сукцессии, в котором неустойчивы и элементы (виды), и образованное ими целое, постоянно находящееся в процессе становления. Такая система, по той же классификации, называется эмерджентной. Ее будущее не является предопределенным, и если поток новаций не иссякает, она может усложняться и развиваться неограниченно долго.В традиционалистских обществах фиксирована именно структура общества в целом. Она освящена традицией и не меняется веками. Например, такова сверхустойчивая кастовая система средневековой Индии. В открытых обществах фиксируется не результат, а “правила игры
”, и они тоже постоянно пересматриваются и уточняются – идет так называемая “экспансия прав”. Структура же общества в целом постоянно меняется в результате технического и научного прогресса. Уменьшается численность сельского населения, растут города, затем увеличивается численность среднего класса, а численность промышленных рабочих сокращается. Возникают новые профессии и социальные страты: так, в информационном обществе кроме “белых воротничков” и “синих воротничков” появляется новый привилегированный слой “золотых воротничков” – программистов.Итак, лишь открытые общества, восприимчивые к новому и видящие в научно-техническом и социальном прогрессе положительную ценность, а не угрозу своему существованию, способны к развитию. Те же, что стремятся избежать связанных с прогрессом опасностей его подавлением, выпадают из истории и превращаются в реликтовых эндемиков.
В эпоху глобализации их дни сочтены.