Специфика древнекитайских представлений о времени появляется в западночжоуский период (XII-VIII вв. до н.э.), когда они сливаются с идеями арифмосемиотики (иначе: “учения о символах и числах” — сян ши чжи сюэ) и теорией циклических превращений мировой энергии. В арифмосемиотике эти превращения символизировались последовательностями символов стихий и триграммам, представляющих собой целостные системы, элементы которых строятся по подобию самих этих систем. Поэтому символизируемое ими время также следует рассматривать в качестве определенного рода системы.

Наборы древнекитайских символов более всего приспособлены для описания циклических процессов, происходящих в животном и растительном мирах. Так, порядок “взаимопорождения” стихий — Дерево, Огонь, Почва, Металл, Вода — символизирует смену этапов зарождения, роста, расцвета, увядания, смерти и перехода к следующему зарождению. Таким образом, время в древнем Китае не являлось однородным и равноценным в своем длении.

Известно, что разные феномены обладают разной геометрией и темпоральностью. Например, установлено, что биологическое пространство диссиметрично и имеет определенную закрутку (по принципу “правизна — левизна”). Пространство в организмической модели мира, которую развивали в древнем Китае, должно обладать свойствами, характерными для биологических объектов. Модель древнекитайских пространственных представлений имеет несколько срезов, в которых можно найти аналогии биологическому пространству (см.: 1, с. 139-148). Поскольку данная модель не статична и содержит в себе динамические компоненты, то она не может рассматриваться без понятия времени, которое приобретает в ее контексте определенную специфику.

Организм можно представить как сумму различных движений, которые имеют свое время. Следовательно, время организма полимерно. Исходя из того, что он существует в трехмерном пространстве, все виды его внутренних движений можно свести к трехмерной пространственной модели и, следовательно, к трем измерениям времени. Но организм как целостность не расчленяется по координатам пространства и времени. В китайской философии подобная целостность выражается в понятии пути-дао, которое представляет собой смену полярностей в трех измерениях, свертывающихся в одно единое — пространственно-временную траекторию.

Из вышеизложенного видно, что древние китайцы не мыслили абсолютного времени, подобного тому, что утвердилось в европейской классической науке под влиянием Исаака Ньютона. Это время, которое “само по себе и по самой своей сущности, без всякого отношения к чему-либо внешнему, протекает равномерно и иначе называется длительностью” (7, с. 30). Такая концепция времени в дальнейшем стала классифицироваться как субстанциальная и противопоставлялась реляционной концепции, наиболее ярким выразителем которой был Готфрид Лейбниц. Этот непримиримый оппонент Ньютона в вопросе о природе времени считал время “чем-то чисто относительным”, а именно “порядком последовательностей” (3, с. 441).

Если сравнивать древнекитайскую концепцию времени с лейбницианской, то ее следует считать не просто реляционной, а “дважды реляционной”, реляционной как бы по “вертикали” и “горизонтали”. Время в арифмосемиотике только связано с “порядком последовательностей”, но не является и не ограничено им. По видимому, Лейбниц упустил один важный момент, который лишает его концепцию полноты. Напротив, в арифмосемиотике он учитывается, хотя, естественно, развернутой дефиниции времени, удовлетворительной во всех отношениях, в ней не найти.

Приведенное выше определение времени Лейбница является одним из определений, высказанных им в переписке с английским пастором Самюэлем Кларком, защищавшим взгляды Ньютона. Для Лейбница время — это еще “порядок возможностей не определенных, но тем не менее взаимозависимых”, порядок вещей, “которые несовместимы друг с другом, но которые все же мы воспринимаем как существующие, и вследствие этого они являются последовательными” (3, с. 341).

В китайском варианте лейбницианская несовместимость наличного существования вещей в одно и тоже время, приводящая к их последовательному появлению, выражается в законе дао как смене противоположностей. Но сама по себе такая смена не является временем и не может быть описана во временных категориях, поскольку любой изолированный от всего процесс не имеет никаких критериев для количественной оценки его длительности во времени, не имеет временной величины.

Возражая Лейбницу, Кларк писал, что “пространство и время являются количествами, чем положение и порядок не являются” (3, c. 447). Для Лейбница, однако, “порядок также имеет свою величину: ведь существуют в нем предыдущий и последующий члены, а следовательно, расстояние, или промежуток”. Он считает, что “пространство и время, хотя они и состоят из отношений, не исключают наличия у них величины” (3, с. 483-484)

Дело в том, что если не прибегать к абсолютному ньютонианскому времени, величину времени следует определять по какому-то эталону. У Лейбница имеется лишь один “порядок последовательностей”, а надо два, один из которых будет являться эталонным. Таким образом, время следует определять не только через отношение в порядке вещей, но и через отношение этого порядка с другим, являющимся эталонным.

По Лейбницу, “время должно сосуществовать только вместе с творениями и постигается лишь порядком и величиной их изменений” (3, с. 484). “Сосуществование” с вещами — это только одна сторона реляционности времени, представленная в порядке их появления. “Величина” Лейбницем должным образом не обосновывается. Но обратим внимание на как будто машинально брошенное им указание на то, что время “постигается”, или на цитировавшееся выше высказывание, что возможности “мы воспринимаем”. Также Лейбниц говорит, что “время может быть только чем-то идеальным” (3, с. 481). Все эти соображения могли бы указывать на постигающего субъекта, который имеет в самом себе эталон для определения величины времени. Но развития подобной мысли Лейбниц не производит.

Системный характер арифмосемиотики предполагает наличие эталона времени. Имеется ввиду то, что любая арифмосемиотическая система представляет собой некий набор циклических процессов, которые могут тем или иным способом сравниваться друг с другом и тем самым система будет получать информацию о своем внутреннем времени. Так, собственно, организуется биологическое время. Это просто регистрация организмом соотношения внутренних ритмов, что является необходимым для гомеостазиса. А для древних китайцев весь мир — это большой организм. В этом мире-организме человек является одним из элементов. Для него такое внутреннее системное время мира-организма — это просто наблюдаемое движение небесных светил, точнее, соотнесение этого движения со своими психическими и физиологическими циклами. Он и сам является системой и поэтому может переживать и осознавать свое внутреннее время, стремясь по необходимости согласовать его со временем мира.

Самым известным примером сочетания двух арифмосемиотических циклов является пентаграмма, включающая в себя порядки “взаимопорождения” и “взаимопреодоления” стихий (рис. 1). В этой схеме на каждый шаг “взаимопреодоления” (по звезде) приходится по два шага “взаимопорождения” (по кругу). Если цикл “взаимопорождения” в какой-либо системе взять за эталонный, то таким образом можно определить время “взаимопреодоления” в этой же системе.

Рис. 1

Периоды существования династий достаточно сильно различаются, но, исходя из принципа построения пентаграммы (см. рис. 1), можно сделать вывод, что каждый из них должен разбиваться ровно на три этапа, из которых первый будет соответствовать выделенной Цзоу Янем стихии, а два другие — стихиям, следующим за ней в порядке “взаимопорождения”. Иначе говоря, каждая династия “проживает” три особых единицы времени, не сопоставимых никоим образом с годовыми.

Год (нянь), как известно, китайцы делили на лунные месяцы (юэ) и дни (жи). В этом делении заложено сочетание солнечного и лунного циклов. Кроме того, год подразделялся на четыре сезона — ши, отражающие изменение погодных явлений. Данный иероглиф использовался еще для обозначения двойных часов, соответствующих фазам суточной циркуляции пневмы по 12 меридианам в организме человека. Во всех этих случаях можно выделить два ритма, на соотнесении которых и определяется время.

Иероглиф ши обозначает не только сезоны и часы, но и просто понятие времени с различными его коннотациями (“срок”, “период”, “эпоха”, “момент” и пр.). Используя этот иероглиф, авторы одного из комментариев к “Книге перемен” (“И цзин”) — “Си цы чжуань” — в присущей им манере указывают, что время определенным образом связано с соединением или соотнесением двух трансформационных последовательностей:

“Изменения (бянь) и цикличность (тун) — это то, что понуждает (цу) время (ши)” (Си цы, II, 1).

“Цикличность (тун) и изменения (бянь) называются делом (ши)” (Си цы, I, 5)

Рис. 2

Цикличность-тун — причина дления-цзю” (Си цы, II, 2).

Дление-цзю можно уподобить Великому пределу, который объединяет в себе восемь триграмм. Но если обычно триграммы строятся из Великого предела как его развертка, т.е. он понимается в качестве причины их появления, то в данном случае оказывается, что дление-цзю является следствием существования более мелких временных периодов. Посредством дихотомического деления Великого предела возможно построить шесть порядков триграмм (см.: 1, с. 108, табл. 2.2.1). На основании процитированной фразы из “Си цы чжуани” можно определить форму изменчивости, присущую каждой позиции в данных порядках (табл. 1).

Чтобы не нарушалась цельность триграмм, позиция Великого предела должна подстраиваться к ним сверху или снизу. Однако при этом только в двух случаях будет сохранена последовательность и-бянь-тун-цзю. Речь идет о порядках А3 (“взаимопорождение”) и В1 (Фуси). По структуре они симметричны, и поэтому можно ограничиться рассмотрением схемы только первого из них (рис. 3; ср. рис. 2).

Рис. 3

По справедливому положению, выдвинутому еще И. Кантом, только постоянное может изменяться, изменчивое же подвергается не изменению, а смене. Это определяется тем, что изменения являются чередой способов существования одного и того же предмета, и “поэтому то, что изменяется, есть сохраняющееся, и сменяются только его состояния”, т.к. “смена касается только определений, которые могут исчезать или возникать” (2, с. 151-152).

Применяя данное положение к рассматриваемой триграммной структуре, можно сказать следующее. Позиция Великого предела отражает предмет как некую единичность, устойчивую при всяких изменениях и сменах так же, как и соотносимые с верхней позицией триграмм качества, благодаря которым данный предмет можно однозначно идентифицировать в течении первого периода его существования. Поскольку качественная определенность предмета латентно содержит в себе свою противоположность, не имеющую возможности сосуществовать с его определением, то эта противоположность проявится во второй части указанного периода. Нижняя позиция триграмм соответствует смене состояний рассматриваемого предмета, а средняя — его изменениям как синтезу постоянного (сохраняемого, устойчивого) и сменяемого. Таким образом, время, символизируемое триграммами в порядке “взаимопорождения”, должно иметь структуру, связанную со следующими характеристиками позиций:

4. Бессменное постоянство;

3. Циклическое постоянство;

2. Изменчивость;

1. Сменяемость.

Сменяемость неких единиц времени определяет временную последовательность (1), изменчивость представляет собой содержание временных процессов (2), а циклическое постоянство — цикл перехода друг в друга качественных противоположностей (3), явно и скрыто присущих предмету в течении всего времени его существования — длительности (4).

Иероглифы перемены-и, изменения-бянь, циклы-тун и дление-цзю имеют сильно различающуюся частоту употребления в “Си цы чжуани”. Она обратно пропорциональна устойчивости триграммных позиций, с которыми данные иероглифы связаны. Иероглиф и, например, встречается 59 раз, а цзю — всего два раза. Помимо трех указанных случаев сочетания категорий бянь и тун имеется еще три. В них изменения-бянь и циклы-тун представлены как процессы перехода противоположностей друг в друга:

“То закрытие (хэ), то открытие (пи) — это называется изменениями (бянь). Уходы (ван) и приходы (лай) без конца называются цикличностью (тун)” (Си цы, I, 10);

“Превращающее (хуа) и сокращающее (цай) содержится в изменениях (бянь). Подталкивающее (туй) и движущееся (син) содержится в циклах (тун)” (Си цы, I, 12).

В последних двух пассажах обращает на себя внимание употребление категории превращений-хуа. Видно, что она означает здесь полупериод изменений-бянь. Возможно даже, это положительный полупериод (что, собственно, не очень важно). Но, по рассматривавшейся выше схеме (см. рис. 3), любому полупериоду изменений-бянь соответствует целый цикл перемен-и. Это может указывать на то, что в данной схеме превращения-хуа являются в некотором смысле заместителем категории перемен-и. В “Си цы чжуани” довольно-таки часто (7 раз) употребляется словосочетание “изменения-бянь и превращения-хуа”, которое в таком случае должно было бы означать сочетание изменчивости и сменяемости, присущих средней и нижней позициям триграмм.

Итак, подытожим. Когда постоянство, изменчивость и сменяемость рассматриваются как система аспектов некоего предмета, символизируемого триграммами, то ни одна из их позиций не может быть соотнесена с феноменом времени в полном понимании этого слова. Только все три и вместе с позицией, отражающей дление-цзю данного предмета. Парные сочетания типа “изменения-бянь и цикличность-тун”, “изменения-бянь и превращения-хуа (перемены-и)” — это только выделенные стороны целостной структуры времени, которые имеют чисто утилитарное значение и дают приблизительное представление о времени. В силу фрактальности триграммных комплексов, каждая позиция в отдельности также может быть подразделена на подобные составляющие и, таким образом, будет иметь свое время, соответствующее иному масштабу действительности, нежели исходные триграммы.

Мировое целое древние китайцы описывали с помощью схемы Великого предела, подобной рассматривавшейся выше (см. рис. 2; 3). Если эту схему расширить по фрактальному принципу, то мир в ней будет представлен в виде иерархии уровней, которым будут соответствовать различные временные масштабы. В такой модели мира древнекитайская хроно-система может до некоторой степени напоминать гигантский часовой механизм со сцепленными между собой шестеренками-циклами, из которых самый большой приводит в движение меньшие, а те — еще более меньшие. Но это ошибочное впечатление.

Во-первых, китайцы не мыслили создателя мира, а значит, время также не является созданным и представляет собой результат самоорганизации движений мира.

Во-вторых, система времени, описываемая в арифмосемиотическом учении, складывается из ритмов жизни. Поэтому ее следует связывать не с механизмом, а с организмом.

В-четвертых, возникновение тех или иных временных циклов в китайской картине мира не всегда обусловлено течением времени всего универсума. Если моделью времени признать порядки триграмм, то из нее видно, что время развертывается из триграммы Цянь. В ней как бы заложен темпоральный “заряд”, который может быть создан некими силами достаточно автономно от всего и приведен ими в действие в любой удобный для них момент. При этом триграммы будут выступать в качестве “конструктора” времени, инструмента для объединения постоянного, изменчивого и сменяемого.

Наконец, в-пятых, поскольку в арифмосемиотике сама категория времени является производной от категорий всего ряда трансформаций (и, бянь, хуа и пр.), то тем самым присущий им элемент случайности привносится во время, что обусловливает его нелинейный характер в синергетическом смысле этого слова.

Для авторов “Си цы чжуани” создателями изменчивого являются некие существа, пребывающие вне феноменального мира:

“Странствующие души-хунь создают изменения (бянь) (Си цы, I, 4);

Тот, кто знает путь-дао изменений (бянь) и превращений (хуа), может знать, что сделано духами шэнь” (Си цы, I, 9).

Сферой обитания этих существ — душ-хунь и духов-шэнь — является та часть космоса древних китайцев, которая была обозначена ими как “предшествующая Небу” (сянь тянь). Она непосредственно возникает из первозданного хаоса, и поэтому указанных существ можно рассматриваться в качестве проводников импульсов, поступающих из этого хаотического начала в феноменальный мир. Души-хунь и духи-шэнь являются нарушителями причинностных законов последнего, внося в его монотонные ритмы элемент новизны и непредсказуемости. Тем самым осуществляется развитие многообразных нелинейных форм времени, в которых каждое явление становится уникальным событием, а их череда образует необратимый эволюционный процесс.

Души-хунь и духи-шэнь — это то, с чем определенным образом связаны собственные душевно-духовные потенции человека, относящиеся к сфере сверхсознательного и определенным образом также участвующие в производстве изменчивости. Поэтому человек в китайской картине мира способен к творчеству как созданию чего-то по-настоящему нового, т.е. того, что не обусловлено предшествующим моментом.

Сразу следует уточнить, что, поскольку арифмосемиотическая модель времени является реляционной, о статичности можно говорить только применительно к диапазону дления-цзю того или иного события, масштабы которого, правда, в силу регулятивности арифмосемиотических символов, могут варьироваться в широких пределах, вплоть до масштаба Вселенной. Кроме того, время в арифмосемиотике, как указывалось выше, определяется только в совокупности всех своих слоев, но для упрощения рассуждений придется рассматривать их по отдельности.

Рис. 4

Дление-цзю не может само по себе рассматриваться в качестве внутренней шкалы времени события по причине того, что оно постоянно и в нем нет собственных временных градаций. Можно говорить только об условных градациях, которые образуются при изменениях отношения верхней позиции к нижней, где находится квант смены. В построенной на условных градациях шкале времени конкретное положение кванта смены будет фиксировать момент настоящего, разграничивающий прошлое и будущее.

Во все эти времена постоянное в событии реально существует. По отношению к кванту смены оно как бы “выдвинуто” в прошлое и в будущее и зафиксировано в них, в чем и проявляется статический аспект модели слоистого времени. В отсутствии шкалы времени на основе дления-цзю для кванта смены нет ни прошлого, ни будущего, а есть только одно настоящее, что отражает динамический аспект данной модели.

Кванту смены присуще такое настоящее, которое имплицитно содержит в себе формы особого бытия прошлого и будущего — оттиски ушедшего состояния и ростки приходящего. Вместе они образуют механизм, благодаря которому настоящее постоянно возобновляется, меняя при этом свои конкретные черты.

В “Си цы чжуани” движение во времени объясняется с помощью образа “гусеницы-землемера” (чихо), свертывающейся и выпрямляющейся:

“Уход-прошлое (ван) — это свертывание (цюй). Приход-будущее (лай) — это выпрямление (шэнь). Свертывание и выпрямление взаимовозбуждаются, и полезность образуется. Гусеница-землемер свертывается, чтобы после выпрямиться” (Си цы, II, 3).

Приведенная в данном пассаже модель времени может относиться к динамическим. В ней объект не входит в уже существующее будущее, а “выкладывает” перед собой новое настоящее. То же самое можно воспроизвести в модели гусеничного привода, которая содержит в себе циклическую составляющую и тем самым сближается с моделью слоистого времени, построенной на цикле триграмм. В такой модели квант динамического настоящего можно рассмотреть в виде цикла, одна часть которого репрезентируется в настоящем, а другая — нет, но зато она собирает в себе прошлое и является источником будущего, которое “выкатывается” дискретными порциями на мнимую ось времени, делая ее реальной в пределах возобновленного кванта настоящего. Для полноты картины следует учесть, что цикличность в арифмосемиотике не является жесткой по причине подверженности влияниям разных внешних случайных изменений (рис. 5).

Рис. 5

В целом статико-динамическая модель времени демонстрирует возможность познать прошлое и будущее из настоящего. В первом приближении для этого всего лишь необходимо определить постоянную составляющую в событии. Правда, подобное познание прошлого и будущего — без знания конкретных сменяющихся аспектов события — будет представлять собой лишь его голый слепок. Но и такое проникновение за пределы настоящего кое-что значит. Для примера можно познакомиться с рассуждениями на тему познания будущего весьма далекого от арифмосемиотики, но наделенного житейской мудростью древнекитайского философа Мо-цзы (479—400):

Ученик Пэн Цин сказал: “Прошлое можно познать, но будущее нельзя узнать”. Учитель Мо-цзы ответил: “Предположим, что твои близкие живут за сто ли отсюда и сейчас испытывают большую беду. Исход дела решает один день. Если ты прибудешь в тот день, то они будут жить, нет — они погибнут. Перед нами находится крепкая повозка с хорошими лошадьми и другая, четырехколесная арба с разбитыми колесами, запряженная клячей. Тебе предоставляется сделать выбор, на чем ехать. На чем же ты поедешь?” Ответил: “Поеду на крепкой коляске с хорошей лошадью, так смогу быстрей доехать”. Учитель Мо-цзы тогда сказал: “Как же можно говорить, что нельзя узнать будущее?” (6, с. 200).

Увы, и крепкая коляска может сломаться, и хорошая лошадь — подвести. По сути дела, такое познание будущего является лишь предположительным, основанным на знании сути вещей. Более содержательный прогноз можно сделать в отношении событий, развивающихся по принципам порядков триграмм. Определив конкретный порядок и триграмму, соответствующую настоящему состоянию исследуемого события, можно без труда рассчитать, в какую фазу оно войдет через тот или иной промежуток времени. Этот расчет, разумеется, будет также приблизительным, поскольку не учитывает действие случайных изменений. Для последнего в арифмосемиотике предназначаются мантические методы “Книги перемен”.

4. Люйши чуньцю (“Весны и осени господина Люя”). Пер. Г.А. Ткаченко. М., 2001.

6. Мо-цзы. Пер. М.Л. Титаренко // Древнекитайская философия. В двух томах. Т. 1. М., 1994.

9. Чжоу и иньдэ (Индекс к Чжоуским переменам). Тайбэй, 1966.