Проблема времени будучи и теоретической и практической (ибо время является важнейшим для жизни человека фактором и невосполнимым ресурсом), издавна привлекала учёных и мыслителей. Определённые представления о времени наряду с представлениями о пространстве и движении во многом определяют картину мира. В течение нескольких последних столетий традиционно время изучалось преимущественно физиками и философами. Однако в наши дни оно всё больше становится объектом пристального внимания социологов, экономистов, историков, культурологов, искусствоведов. Возникшее в двадцатом веке понятие социального времени отражает многообразные временные отношения, присущие человеческой жизнедеятельности.

Как же складывается и от чего зависит социальное время? Оно, на наш взгляд, принципиально немыслимо вне человеческой деятельности, неотрывно от всего многообразия видов человеческой преобразовательной активности. Конкретные свойства и черты социального времени определяются всей гаммой общественных отношений, динамикой их изменения. Именно качества человеческой деятельности детерминируют специфику социальной организации времени общества в целом и её особенности на каждом этапе истории. Причём для любого вида деятельности совсем не последнее значение имеет отношение самой действующей личности ко времени, осознание ею его ценности, уникальности, необратимости, его роли как регулятора человеческого поведения и стимулятора активного и осмысленного отношения к действительности.

Вместе с тем мы, на основе всего нашего жизненного опыта, данных естествознания, практической деятельности, знаем, что реальное время обычно воспринимается по-разному, оно по-разному связывает и разделяет события и явления, выступает то “наполненным”, то “опустошённым”. Иначе говоря, временные связи, с которыми непосредственно имеет дело человек, оказываются для него всегда меняющимися, пластичными, подвижными и рассматриваются им как живая канва его собственных действий, поступков, поведения.

И хотя задача фиксации, привязки события к строго определённой временной точке или интервалу на шкале календарного времени продолжает оставаться одной из важнейших для всякого социально-исторического исследования, в то же время в современном познании, которое направлено прежде всего на сам процесс порождения одних событий другими, на возникновение одних ситуаций на базе предшествующих, а не только на констатирование конкретных событий, такое отношение ко времени не может быть ни определяющим, ни единственным.

С другой стороны, время свойственное всем социальным явлениям и процессам, будучи социально организованным и регулируемым, требует для адекватного своего постижения и учёта по возможности более полного и целостного представления обо всех основных сторонах общественной жизнедеятельности данного периода. Как правило, эти две стороны социально-исторического познания оказываются переплетенными теснейшим образом и отделить одну от другой практически невозможно, в чём в большинстве случаев и нет особой необходимости. Однако при исследовании конкретной социально-исторической ситуации немалое значение приобретает правильное, то есть неискажённое, соотнесение названных сторон. Иначе, волей или неволей, происходит смещение акцентов в интересах и внимании исследователя, что может приводить к соответствующей недооценке или переоценке роли событий и их творцов. А следовательно вносится возмущающий эффект в представления о последовательности, направленности и темпах социально-исторических изменений.

Наибольшие сложности возникают здесь именно по причине нередкой подмены разноуровневых явлений и процессов. Кроме того, сами люди, упорядочивая и формируя собственной деятельностью социальное время, зачастую относятся к нему как к какой-то исключительно внешне заданной и неизменной системе координат. Тем самым время фактически выводится из социальной жизни, существенно ограничивая и обедняя возможности науки и культуры. Но всё-таки необходимость определять существование событий в последовательном историческом порядке, уточнять их границы (начало и конец), продолжительность, то есть их развёрнутость во времени, основные моменты, этапы и направление их развития постепенно заставляет обращать внимание на подвижность и неоднородность временных связей общества, а затем делает их и предметом научного анализа.

Говоря о времени общества, следует хотя бы кратко остановится на таком интересном и продуктивном направлении современного социального познания, каким является французская историографическая школа “Анналов”. Для её основателей – Марка Блока и Люсьена Февра – время (социально-историческое время) оказывается, по сути дела, центральным понятием социального познания.

Виднейший представитель второго поколения этой школы – Фернан Бродель (1902-1985) – уделяет пристальное внимание проблеме социального времени, которая и была положена им в основу исторической концепции. Он полагает, что ядром социальной реальности, общественной эволюции, которая лучше всего изучается историей, является социальное время, сложное противоречивое человеческое время, составляющее материю прошлого, постоянно возобновляемое противоречие между настоящим моментом и течением времени. Такое время, будучи сущностным свойством всей социальной эволюции имеет множество форм. И если традиционная история обращает своё внимание прежде всего на короткие отрезки исторического времени, на индивида, на событие, то новая экономическая и социальная история переносит акцент в своих исследованиях на проблемы циклического изменения, его длительности. Кроме того, утвердилась история ещё более длительных временных единиц, оперирующая уже столетиями, история так называемой “большой длительности”. Ф. Бродель в рамках своей теории “социального времени разных скоростей” выделяет: время, соразмерное с ритмом повседневной жизни индивида; время, характерное для цикла экономической жизни; время “большой продолжительности” - историю человечества вместе с окружающей его средой. Причём это только самые основные, по его мнению, ритмы времени. В действительности же можно выделить гораздо большее количество временных ритмов, характеризующих различные уровни и стороны исторического процесса. “Нет единого социального времени с единым и простым течением, - пишет он, - но есть социальное время с тысячью замедлений, которое почти не связано с однодневным временем хроник и традиционной истории”. (Braudel F. Ecrits sur l’histoire. Paris, 1969, p. 24.).

Обратимся теперь к состоянию и изменению временных связей в периоды социальных кризисов. Историческая длительность самих кризисных периодов в жизни общества оказывается сравнительно короткой, но необычайно насыщенной и значимой для его последующей, иногда многовековой, истории, так как разрешает целый узел, сложившихся и накопившихся ранее, противоречий и проблем. В зависимости от интенсивности экономической и политической жизни, уровня культуры, национальных традиций и т.п. кризисная ситуация может растягиваться от нескольких месяцев до нескольких лет и даже десятилетий. Разумеется, в странах так называемого “второго эшелона” , то есть идущих уже проторенным путем, имеющих возможность учитывать бесценный опыт первопроходцев, а также пользоваться их политической поддержкой, продолжительность кризисного периода заметно сокращается, снижается его острота. Это отчетливо прослеживается на особенностях буржуазных революций, прокатившихся в кратчайший срок по Европе в 1848 году. Нередко кризисные периоды сопровождают продолжительные и опустошительные войны, которые в определенных условиях могут быть одной из причин кризиса, а в других - одним из его следствий. Война или даже целая серия войн здесь выступают в качестве радикального средства для преодоления критической ситуации, попытки быстрейшего насильственного устранения политических и прочих разногласий. Во всяком случае война неизбежно оттеняет, выпячивает, выдвигает на первый план и делает очевидными те проблемы, решение которых откладывать на дальнейшее уже никак нельзя.

Кроме крайних форм выражения кризисной ситуации в обществе, какими являются войны и революции, немаловажное значение имеет состояние культуры и нравственности. Подобные периоды качественных скачков в эволюции общества, как оказывается, далеко не всегда способствуют развитию культуры и сохранению общественной морали. А в моменты непосредственного свершения социально-экономических и политических преобразований, как правило чреватых насильственными действиями, нравы всегда катастрофически падают (Россия 90-х годов). В общем и целом процессы распада и демонтажа устаревших общественных форм несомненно опережают утверждение новых, процессы разрушения осуществляются быстрее, нежели процессы созидания и обновления.

В периоды плавных эволюционных изменений в обществе непрерывность и дискретность его временных связей в целом уравновешиваются. Когда же социально-исторический процесс претерпевает “сбои”, то длительность событий неизменно сокращается, а способы и формы переходов между ними становятся едва ли не важнее самих событий. Вперед выдвигается дискретность, которая, будучи непременным свойством истории, сама может иметь различные проявления и модификации, может быть многоступенчатой, гибкой, а может оказываться резкой, взрывчатой. Отсюда и время приобретает соответствующую форму. Иногда говорят о “прогрессивном”, “регрессивном”, “революционном”, “эволюционном”, “свертывающемся” и т.д. времени. И здесь отражаются реальные свойства временных отношений общественной эволюции, хотя, конечно, в образной форме.

Дробление времени сверх обычного необходимо рассматривать как в горизонтальном, так и в вертикальном плане. В первом случае имеется в виду дифференциация единого потока времени на различные “струи” и “вихри”, имеющие свои темпы и ритмы, а во втором - учащение временных перепадов, то есть сокращение длительности относительно однородных отрезков социального времени. В кризисные периоды истории дробление времени в обоих вышеназванных аспектах действительно необычайно возрастает, так как растет частота событий, активность противоборствующих сил, осознание ими собственных интересов, ускоряется отчленение интересов одних от интересов других. Само по себе подобное дробление времени, несмотря на выражаемое им рассогласование сложившихся ранее временных связей, свидетельствует о возрастании ценности времени для человека и его социальной жизни. Но в конкретных условиях общественного кризиса оно может оборачиваться и стремлением насильственно прервать, остановить или обратить вспять течение социальных процессов. Истории (особенно истории России) знакомы также попытки выскочить из своего времени, перепрыгнуть через время, обмануть его. И то и другое отношение ко времени рано или поздно приводит его сторонников к социальному банкротству, ибо история и ее временные связи неразделимы.

Особенно примечательным свойством исторических временных связей, наиболее рельефно проявляющимся в период кризиса, оказываются небывало учащающиеся инверсии. Вообще-то временные инверсии, как некоторое не совсем обычное обращение, перестановка, взаимная перемена местами событий и явлений, достаточно распространенны в социальных процессах. Взять хотя бы такие неожиданные и необъяснимые для большинства людей моменты в жизни общества, которые сопровождаются бросающимся в глаза несоответствием вспышек активности и депрессий экономических и военных, политических и духовных, религиозных и нравственных и т.д., переворачиванием порядка следований социальных явлений. Да и в пределах какой-либо отдельной области общественной жизни на основе причинно - следственной связи далеко не всегда можно объяснить складывающуюся последовательность и взаимовлияние событий, поскольку то, что ранее воспринималась как причина, позднее, случается, оценивается как следствие, и наоборот. Однако во время социальных катаклизмов подобные инверсии учащаются настолько, что становятся едва ли не нормой. Происходит смешение самых разнообразных временных рядов. Экономические, политические, религиозные, нравственные и другие явления хаотически накладываются друг на друга, причудливо переплетаются и в результате возникает такая цепочка исторических событий, где на первых порах вообще трудно обнаружить хоть какую-нибудь последовательность и закономерность. Всё это находит непосредственно выражение в ломке принятого порядка отношений между людьми не только на социальном, но и на межличностном уровне, в радикальном пересмотре человеком своего отношения ко времени своего собственного бытия.

К сказанному примыкает и такая особенность рассогласования социальных временных связей, как углубление разброса в темпах протекания разнородных общественных процессов. Само собой разумеется, что разноплановые социальные явления изменяются по-разному и с различной скоростью. Тем не менее в истории существует определённое, конечно очень приблизительно, соответствие между темпами изменения важнейших её составляющих, тесно связанных между собой и влияющих друг на друга. Скажем, развитие материального производства и технических наук взаимообусловлено самым непосредственным образом. Чем быстрее наращивает свой потенциал прикладная наука, в свою очередь зависящая от уровня фундаментальных исследований, тем большие возможности открываются перед производством. Не последнюю роль в качестве и темпах этого взаимодействия играет и социальный аспект – организация экономической жизни. Примерно то же самое можно сказать, с поправкой на специфику, обо всех основных сторонах общественной жизни. Совсем иная картина наблюдается в условиях социального кризиса, особенно если он становится затяжным. В таком случае темпы изменения одних сторон общественной жизнедеятельности резко возрастают (политизация общества), а других, напротив, заметно снижаются (экономика, культура). Подобное несоответствие, хотя и может выводить на решение каких-то отдельных острейших социальных проблем, в целом, понятно, не способствует совершенствованию общества и свидетельствует о дисгармонии данной социальной структуры.

Ещё один признак разрушения, ломки социальных временных связей, о котором следует сказать, представляет собой противоположную ориентацию во времени двух (или более) раскалывающихся частей общества. Конечно, в обществе всегда есть силы, слои, социальные группы, хотя и живущие и действующие в настоящем, но видящие адекватное удовлетворение своих интересов либо в прошлом, либо в будущем. Поэтому они стремятся изменить нынешнее состояние общества или путём воссоздания, реставрации того, что было прежде и теперь утрачено, или же путём создания, приближения нового, где радикально будут решены все проблемы. Обе тенденции в периоды эволюционного развития общества существуют как бы в свёрнутом виде, подспудно и не оказывают заметного влияния на его жизнедеятельность. Когда же общество вступает в полосу кризисного развития, данные тенденции набирают силу, обрастают многочисленными сторонниками и уже не просто существуют, а сталкиваются между собой. Причём, как выясняется, новое совсем не обязательно и не всегда оказывается лучше, то есть более эффективным, рациональным, нравственным, гуманным, чем старое. В свою очередь, и старое, его восстановление может считаться только условным, ибо в ином историческом контексте оно неизбежно принимает иное значение и приводит к иным последствиям, как правило, неожиданным и для его сторонников.

Таким образом, рассогласование временных связей означает деформацию каких-то общих тенденций исторического развития, разумеется, не в смысле отклонения от истории от некоего заранее заданного направления, а скорее в плане сопоставления её теперешнего состояния с темпами, характером, ценностями, ориентирами всего предыдущего развития. То есть говорить о деформации можно, лишь подразумевая под ней преходящие и довольно кратковременные в масштабах исторического процесса “сбои”. В то же время для отдельных периодов истории и отдельных стран они могут приобретать решающее значение и определять на многие годы и десятилетия (иногда и столетия) важнейшие особенности и перипетии их жизни.

Другой вопрос – всегда ли переход к новому социальному качеству, сопровождающийся подобными временными срывами, является исторической необходимостью или же он может оказаться и следствием каких-то чрезвычайно разнородных исторических накладок, немыслимого переплетения событий? Социально-исторические процессы , события, даже самые заметные, глубокие и поворотные по своим последствиям, могут, тем не менее, по большому историческому счету оказаться если не случайными, то уж во всяком случае не неизбежными и далеко не единственно возможными.

Попробуем с этих позиций взглянуть на историю России, пережившей особенно яркие периоды “сбоев”, кризисов, разладов. В более чем тысячелетнем развитии России определённо прослеживаются две тенденции, переплетение которых и предопределило в немалой степени столь бурный характер её истории. С одной стороны, неустанное подавление личности через постепенное закрепощение крестьянства, а с другой стороны, непрерывная цепь противодействия (бунты, смуты, восстания, переселения в поисках вольницы). Огромные просторы толкали на экстенсивный путь развития хозяйства. Экспансия на Восток, начавшаяся с шестнадцатого века, не способствовала развитию, усилению и умножению ремесленников и “среднего сословия”, как это было в Европе. Плюс промежуточное положение России между Востоком и Западом (причём не только географическое, но и историческое), порождавшее способность глубокого перевоплощения в дух чужих народов. Наконец, отсутствие развитого культурного наследия, а также военное и экономическое давления Запада обусловило своеобразный путь России.

Под знаком петровских преобразований прошел для страны весь восемнадцатый век. Параллельно шли поиски средств к стабилизации внутриполитической обстановки, нарушаемой мощными крестьянскими выступлениями. Эти поиски завершились созданием системы дворянских привилегий , которая получила свое окончательное оформление в последней четверти века. Гарантией устойчивости абсолютизма должна была стать опора на господствующий класс, преданность которого обеспечивалась путем максимального расширения его привилегий. Однако неограниченная власть дворянства над принадлежавшими ему крестьянами , стремление к еще большему расширению привилегий , противодействие любым неблагоприятным изменениям в его положении вело к тому, что такая стабильность переходила в застой и становилась

чреватой кризисом. Учитывая опыт революционных событий во Франции, царизм вынужден был предпринять на рубеже 18-го и 19-го веков определенные реформаторские усилия, которые выразились в стремлении стабилизировать политический режим на основе проведения в жизнь наиболее умеренных идей французского Просвещения. Но и эти усилия Александра 1, по целому ряду непростых причин, свелись в конце концов к укреплению единоличной власти , восстановлению былого абсолютизма.

В силу этой и иных причин в конце 50-х годов девятнадцатого века Россия вступила в полосу серьезного социального кризиса, ознаменовавшегося прежде всего массовыми крестьянскими выступлениями, бунтами как против помещиков, так и , в конечном счете, против самого государства. Положение усугублялось еще тем, что требования крестьян поддерживались набиравшей вес и влияние разночинной интеллигенцией, всеми демократически настроенными силами в обществе, включая дворян и чиновников. Самодержавию пришлось отступить. Отмена крепостного права положила начало выходу из кризиса, а последовавшие затем известные реформы позволили России ускоренно двинуться по капиталистическому пути. За несколько десятилетий успешной модернизации страна заметно преобразилась: возникали новые отрасли промышленности, быстро прокладывались железные дороги, создавалась передовая по тому времени инфраструктура, формировался общероссийский рынок, развивались образование и культура, складывались зачатки гражданского общества.

И уже в начале двадцатого века названные обстоятельства дали о себе знать приближением нового кризиса. Поражение России в русско-японской войне, революция 1905-1907 годов, воспринимавшиеся современниками как свидетельство полного краха, неспособности самодержавия управлять страной, ослабления государственности как таковой, были лишь началом глубокого затяжного социального кризиса. Остановить его не смогли ни частичная политическая либерализация, ни столыпинские реформы, ни тем более призывы церкви к всеобщему миру. В весьма короткий промежуток времени между двумя революциями ситуация исподволь обострялась непоследовательными действиями самодержавия по основным вопросам внутренней жизни, не отвечавшей национальным интересам России международной политикой. С началом же первой мировой войны страна вступила в самую острую фазу кризиса. Война до предела обнажила многочисленные конфликты и противоречия, продолжительное время не находившие своего разрешения. Для миллионов людей, получивших в руки оружие и ожесточенных до последней степени кровавыми страданиями и тяготами военных лет, выход виделся только в насилии.

Однако Октябрь 1917-го года еще не стал выходом из критической ситуации. Последовавшие за ним годы гражданской войны настолько разрушили экономику, социальные связи, нравственность, снизили культурный уровень, саму ценность человеческой жизни, что страна оказалась на грани национальной катастрофы. Поэтому можно рассматривать весь период 1914-1921 годов в России как период глубочайшего социального кризиса, период почти полного рассогласования ее исторических временных связей. Оно происходит по десяткам и сотням параметров, сопряженных самым различным образом. А главное нарушается необходимая последовательность эволюции всех основных сфер общественной жизни, что приводит к совершенно необъяснимым подчас сдвигам, перепадам, нагромождении, перекручивании разнородных социальных явлений. Люди в этой ситуации просто теряются, их действия и поступки, вполне разумные и целесообразные в прежней социально-нравственной системе координат, приводят теперь к прямо противоположным результатам, чем ожидаемые. Воистину “распадается связь времен”, для восстановления которой, даже при благоприятных условиях, нужны по крайней мере десятилетия. Конечно в результате кризиса радикально снимается большинство старых проблем и противоречий, вызвавших критическую ситуацию. Но еще большой вопрос: не сложнее ли и не острее ли оказываются новые проблемы и противоречия? Как бы там ни было, а Россия из 1914-1921 годов вышла слабее во всех отношениях.

В нашей общественно-политической литературе сейчас ( как, впрочем, всегда в периоды социальных кризисов) необычайно усилился интерес к проблеме выбора пути, альтернативы исторического развития страны. Проблема эта, будучи сугубо гипотетической и по преимуществу философско-исторической, все же позволяет в ряде случаев выходить и на проведение довольно строгого анализа ситуации, давать масштабную ( в историческом смысле) оценку расстановки социальных сил, политических движений, партий и их лидеров. Разумеется, выбор невозможен в любое время и в любом месте исторического процесса. Точкой отсчета нового пути или базой выбора становится именно кризисная ситуация в обществе.

В России уже к середине девятнадцатого века сложились культурно-исторические концепции, обосновывавшие непохожесть ее на другие страны (европейские и азиатские) и пророчившие ей в дальнейшем особый исторический путь. У истоков подобных взглядов стоят крупные русские мыслители Н.Я. Данилевский (1822-1885) и К.Н. Леонтьев (1831-1891). Оба они - сторонники одной из разновидностей теории циклического развития общества. Как “Россия и Европа” Н.Я. Данилевского, так и “Восток, Россия и славянство” К.Н. Леонтьева, будучи их основными концептуальными трудами, содержат идею смены культурных типов в истории человечества.

А в результате – превращение советской власти в фиговый листок, прикрывающий исторически присущие России государственно-бюрократические формы управления. Троцкий связывает политическое торжество аппаратной бюрократии после “года великого перелома” с декларированием возможности построения социалистического общества в одной, отдельно взятой стране, считая, что обособление нужно бюрократии для закрепления её господства соответствующими экономическими и политическими формами организации общества. Ведь в противном случае такие формы сразу же окажутся весьма неустойчивыми. Глубинную причину всевластия бюрократии он видит в традиционной роли государства в России, связанной с экономической отсталостью страны, а причину рассогласования её временных связей – в попытке отстающей от исторического процесса страны одним махом обогнать его.

И действительно, если под таким углом зрения посмотреть на противоречивую российскую историю, то вполне определённо проявляется тенденция постепенного, но неуклонного роста могущества государства как особого рода военно-политического образования. Тогда история России во многом оказывается историей не нации, не общества, а именно историей государства. Разумеется, рост могущества государства шел не прямолинейно и равномерно, а включал в себя и спады, отступления, периоды слабости, которые совпадали, что совсем не удивительно, с периодами кризисов и примыкающих к ним с той и другой стороны значительных подчас интервалов времени. Так было в эпоху Петра 1, в 1861 году, в 1905 году, так было и в 1917 году.

считают, что в советской истории можно обнаружить как бы сжатое повторение истории России 18-19 веков и прежде всего – чередование периодов огосударствления-разгосударствления. В представленной позиции, на наш взгляд, несомненно содержаться рациональные моменты, хотя необходимо учитывать, что всякая схема применительно к истории по причине особой сложности предмета просто не может не быть условной и односторонней.

Тем не менее если попробовать спроецировать подобную закономерность на российскую социально-политическую действительность конца двадцатого века, то вырисовывается следующая картина. После значительного ослабления роли государства в 80-е и 90-е годы следует ожидать очередной волны его усиления. Как бы к этому не относиться, но в нынешней ситуации всестороннего разлада общественных отношений ( экономических, политических, нравственных и т.д.) в такой тенденции объективно заинтересовано подавляющее большинство населения страны. При условии, конечно, что подобное усиление не примет крайних форм ( милитаризация экономики, поиски внешнего виновника наших бед, массовые репрессии и т.п.).

Социальный кризис, даже самый глубокий и продолжительный, не может быть бесконечным. Рано или поздно общество из него выходит. Но происходить это может, конечно, по-разному. Революционный выход ( к которому тяготеет, к сожалению, российская история), будучи самым радикальным способом снятия основных социальных противоречий, приведших к кризисной ситуации, оказывается и самым быстродействующим, хотя, как показывают дальнейшие события, не самым оптимальным. Эволюционный выход, несомненно, является более оптимальным и всегда менее болезненным для человеческих взаимоотношений, однако требует терпения, выдержки, кропотливой работы, четкой организации и, в качестве главного условия, согласия всех основных политических сил общества. К сказанному можно добавить, что первый вариант отличается по преимуществу стихийными, неупорядоченными, непоследовательными, порой взаимоисключающими друг друга действиями, а для второго требуется осмысленные, целенаправленные, последовательные и согласованные усилия, предполагающие высокий уровень политической культуры. Возможен, разумеется, и наиболее реален для нашей страны сложный симбиоз обоих вариантов и даже смена одного другим в ходе многомерного живого исторического движения.