В день выхода этого номера в Брюсселе хоронили Илью Пригожина - великого ученого и мыслителя, человека, которого хорошо знают и помнят в нашей стране. Среди знаков внимания, которыми почтили его память, был и венок от Московского государственного университета имени М.В.Ломоносова. По удивительному совпадению ученый был избран почетным доктором МГУ ровно десять лет назад -5 июня 1993 года. По просьбе ректора университета Виктора Садовничего венок возложил постоянный автор нашей газеты Абрам Блох, близко знавший Илью Пригожина и не раз встречавшийся с ним в последние годы. Публикуем статью А. Блоха, написанную им для "Поиска" накануне отлета в Брюссель.
Ушел, пожалуй, последний из титанов естествознания XX столетия. Из тех, кто своими фундаментальными построениями сумел изменить философское восприятие человечеством окружающего мира, кто владел уникальной способностью к универсализму собственного мышления. И кто, как признался в одном из московских выступлений, умел оставаться в одиночестве в начале очередного выбранного им пути к познанию. Имелось в виду непонимание многих идей ученого маститыми коллегами, вчерашними соратниками, мысль которых не поспевала за его озарениями. Зато он всегда находил поддержку у окружавшей его молодой поросли, чьи мозги быстрее воспринимали вероятность невероятного. Это, кстати, отличало его от Альберта Эйнштейна, который тоже владел мастерством одиночества, но мечтал при этом о месте смотрителя маяка. Последнее для Пригожина было абсолютно чуждым, хотя многие за мощь в охвате познаваемого называли его "вторым Эйнштейном"...
Из России его увезли в конце лета 1921 года, четырех с половиной лет от роду. Отец, выпускник Московского высшего технического училища, химик-технолог по образованию, в 1913 году организовал у Крестовской заставы, тогдашней окраины Москвы, лакокрасочное производство. Там же, в самом конце Большой Переяславской улицы, жила и семья молодого предпринимателя. В 1918 году заводик национализировали, а бывшего владельца назначили его директором. Когда в 1921 году начались аресты, отец предпочел уехать, оставив квартиру семье родной сестры, перебравшейся во время Гражданской войны в Москву из Харькова.
Прощаясь с сестрой, сказал, что надеется вскоре вернуться, что должно же здесь в конце концов все утихомириться. Но вновь побывать в родном городе удалось лишь через 34 года, когда после смерти Сталина чуть приоткрылся железный занавес. Илья Романович побывал в отчем доме в 1957 году. Тогда здание, в котором они жили, еще не снесли. Как потом рассказывал, зайдя в квартиру, сразу узнал отцовские книги в знакомом шкафу, свою фисгармонию, на которой с трехлетнего возраста играл под руководством мамы, музыковеда по образованию.
Была тихая радость возвращения, хотя бы на миг, в ушедшее детство. И была обида, непонимание происходящего. Встретиться, как и отец, он смог лишь с двумя тетками и их дочерьми. Остальные Пригожины, включая любимого кузена Владимира Борисовича, старшего на восемь лет, покровителя и защитника в детских играх, от встреч уклонились. Причина для тех лет предельно банальная. Чтобы не оказаться под колпаком жестокой власти в положении "политически подозрительных", в анкетной графе "есть ли родственники за границей" они указывали - "нет". То же повторяли миллионы их сограждан.
После того Пригожин приезжал в Москву еще пять раз и только при седьмом визите наконец увидел всех своих родственников. Произошло это 26 декабря 1992 года, через 70 с лишним лет после эмиграции. Когда в переполненном встречавшими небольшом VIP-помещении аэропорта навстречу друг другу медленно двинулись до невероятности похожие фигурой и ростом два пожилых человека, у присутствовавших перехватило горло. Владимир Борисович, перед тем как обняться, тихо сказал: "Здравствуй, Илья". И услышал в ответ: "Здравствуй, Вова"...
Именно в этот приезд, выступая в Институте истории естествознания и техники РАН (ИИЕТ), Илья Романович рассказал собравшимся, как он вошел в науку, о достижениях, которые принесли ему в 1977 году Нобелевскую премию.
Чувствуя в сыне склонность к гуманитарным знаниям, родители посоветовали готовить себя к профессии юриста. Юноша набрал стопу книг по юриспруденции и при их просмотре понял: чтобы успешно исполнять обязанности юриста, следует хорошо разбираться в психологии людей. Так, на его столе появились тома только что вышедшей энциклопедии по психологии. Но чтобы понять, о чем там шла речь, потребовалось знание биологии. Взявшись за нее, убедился, что не обойтись без химии, физики, математики.
В конце концов поиски привели юношу на химический факультет Брюссельского университета, где уже учился старший брат. Так впервые на собственном опыте он убедился в приоритете случайного, в заведомой непредсказуемости эволюции, будь то жизнь человека или течение природного процесса. В дальнейшем это становится одним из важнейших тезисов его учения о термодинамике неравновесных процессов, увенчанного нобелевской наградой.
Гигант в науке - в жизни он был скромным и обаятельным человеком. Он любил свою историческую родину и преклонялся перед ее фундаментальной наукой. Когда в 1990-х годах она стала золушкой для властей, Илья Романович возвысил голос в ее защиту. "Для Европы, - говорил он на встрече с президентом РАН Ю.Осиповым, - сохранение русской науки -важнейшая задача. Проблемы эти должны решаться прежде всего на политическом уровне".
На упоминавшейся встрече в ИИЕТ он заявил, что до сих пор 90 процентов новых математических идей продолжают поступать на Запад из России. И перечислил кумиров, перед которыми снимал шляпу, - Боголюбов, Колмогоров, Гельфанд, Арнольд, Ляпунов...
Вспоминая о раскрытых им закономерностях состояний вдалиот равновесия, добавил, что и здесь ему подставила плечо русская наука. Ученый имел в виду открытую советскими учеными реакцию БЖ (Белоусова - Жаботинского) - так называемые "химические часы". Это достижение он рассматривал как экспериментальное подтверждение реальности его теоретических представлений, без коего Нобелевская премия могла бы пройти мимо него.
Кстати, и по поводу нобелевских наград у него имелись собственные представления. "Нобелевская премия, -рассуждал он, - всегда немного случай. Она, несомненно, один из важных критериев, но отнюдь не главное".
Приезжая в Россию (а всего он побывал здесь одиннадцать раз - десять в Москве и один - в Санкт-Петербурге), он, по его словам, не всегда адекватно понимал, где он - дома или в гостях. Но именно Бельгия стала для него истинной второй родиной, спасшей к тому же во время Второй мировой войны жизнь ему и его семье.
Бельгия вместе с Данией сумели оказаться своеобразным оазисом в оккупированной Европе. Гитлеровские расовые законы если там и действовали, то на четверть силы - исключительно "заботами" оккупационных властей. Правительства этих стран при широчайшей поддержке населения принципиально отмежевывались от участия в депортациях по расовому признаку. Когда оккупанты потребовали от бельгийских евреев регистрации, подавляющее большинство их проигнорировало распоряжение. Те же, кто подчинился ему, вскоре были арестованы и погибли в концлагерях.
Тем не менее Илья Романович летом 1943 года с женой и ее матерью в концлагере все же оказался. Собравшись отдохнуть за городом, он воспользовался любезным предложением друга семьи, бельгийского генерала, пожить в его пустующей вилле. Там их гестаповцы и прихватили. Вилла, оказалось, служила явкой для партизан и находилась под непрерывным наблюдением гестапо, о чем хозяин не подозревал.
Илья Романович, вспоминая о том драматическом эпизоде, продолжавшемся десять недель, говорил, что по большому счету своим спасением обязан Сталинграду. После разгрома на Волге нацисты поняли, что война проиграна, и отцу жены, опытному адвокату, удалось при содействии подпольщиков Сопротивления собрать деньги и за банальную взятку выкупить узников у гестаповского начальника.
Но грехи у Пригожина перед оккупантами все же имелись, и о них он вспоминал во время заключения не без содрогания. После оккупации все университеты были в Бельгии закрыты. Однако преподавание продолжалось. Нелегально, преимущественно по частным квартирам. Среди преподавателей был и Пригожин. После изгнания нацистов бельгийское правительство наградит его медалью Сопротивления. Среди неимоверного для одного ученого числа наград разных стран, которых он был удостоен за свою жизнь, эта награда для него всегда являлась самой дорогой...
Сейчас, когда великий ученый завершил свой жизненный путь и ушел в Историю, на обоих полушариях, несомненно, станут мемориальными немало мест, связанных с его именем. Негоже, если таких знаков внимания не окажется в его родном городе.
Только не надо переименовывать Большую Переяславскую. А вот памятная доска на том здании, что сооружено на месте снесенного дома Пригожиных, - святое дело. Благо, что 90-летие нашего великого соотечественника не за горами - 25 января 2007 года.
Кто может возглавить это доброе дело - вполне очевидно. Прежде всего, Академия наук, иностранным членом которой был Пригожин, Московский университет, избравший его своим почетным доктором, и Академия естественных наук, инициировавшая приезд ученого в Москву в 1992 году и награждение его к 80-летию со дня рождения орденом Дружбы.
В день выхода этого номера в Брюсселе хоронили Илью Пригожина - великого ученого и мыслителя, человека, которого хорошо знают и помнят в нашей стране. Среди знаков внимания, которыми почтили его память, был и венок от Московского государственного университета имени М.В.Ломоносова. По удивительному совпадению ученый был избран почетным доктором МГУ ровно десять лет назад -5 июня 1993 года. По просьбе ректора университета Виктора Садовничего венок возложил постоянный автор нашей газеты Абрам Блох, близко знавший Илью Пригожина и не раз встречавшийся с ним в последние годы. Публикуем статью А. Блоха, написанную им для "Поиска" накануне отлета в Брюссель.