Среди философов, которые в своём творчестве уделяли значительное внимание проблеме времени, А. Бергсон (1859 – 1941) занимает особое место. Среди философов, которые в своём творчестве уделяли значительное внимание проблеме времени, А. Бергсон (1859 – 1941) занимает особое место.
Разработанная им концепция основывается на убеждении, что не только естествознание может внести свой вклад в разработку проблемы времени. Среди других областей знания в этом отношении А. Бергсон особо выделяет философию и при исследовании времени показывает целесообразность обращения к интуиции.
Именно позиция интуиционизма была причиной, в силу которой А. Эйнштейн и А. Бергсон не понимали друг друга. А. Эйнштейн писал: “Не существует логического пути, который привел бы от эмпирического материала к общему принципу, на который потом могла бы опереться логическая дедукция. …я не верю, что существует путь… к познанию через индукцию; во всяком случае, это никак не логический метод.
И чем дальше продвигается теория, тем отчетливее становится ясным, что индуктивным путем нельзя найти основные законы, на основе одних опытных фактов (например, уравнения поля тяготения, или уравнения Шредингера в квантовой механике).
В общем можно сказать так. Путь от частного к общему интуитивен, путь от общего к частному – логичен” [1, c. 45].
Но дело в том, что друг Эйнштейна Мишель Бессо, с которым у Эйнштейна была длительная переписка, писал работы, относящиеся больше к психологии, чем к физике, и он непрерывно пытался обращаться к психологии для разрешения трудностей, которые возникают в физике при исследовании свойств времени. Поэтому приведем ещё несколько выдержек из переписки Эйнштейна с Бессо. “Ты говоришь о “принужденном течении времени”. Слово “принужденный” указывает на субъективные переживания, связанные с сознанием и порядком, в котором на основе воспоминаний они представляются нам “неизбежными”. При этом “сейчас” играет доминирующую роль, но оно в равной мере исключено из концептуальной конструкции объективного мира (именно это так огорчает Бергсона).
Когда ты говоришь об “остатках сходным образом устроенных миров”, то, наверное, имеешь в виду последовательность во времени пространственноподобных сечений, то есть соотношения, присущие постижимому (сконструированному) миру. Слово “остаток” дает повод подозревать, что ты не принимаешь всерьез четырехмерность относительности, а рассматриваешь настоящее время, как единственно реальное. То, что ты понимаешь под “мирами” на физическом жаргоне являются “пространственноподобными сечениями”, которым теория относительности (даже специальная) отказывает в объективной реальности.
А потом ты спрашиваешь, если я правильно понял, как нам перейти от пережитого опыта к объективности. Ты утверждаешь, что переход сопровождается страданием, которое – если интерпретировать его с позиций физики – связано с необратимыми процессами (как и вообще всякое воспоминание; здесь я полностью присоединяюсь к тебе). Но потом ты спрашиваешь: а помогает ли нам в этом проекция на луч прошлого, который продолжается по “прямой”? Этого я не понимаю. Что это – образное описание порядка, царящего в нашем сознании?” [там же, с. 45 – 47].
Некоторые суждения А. Бергсона не вписывались в традиционные представления, но оказалось, что именно эти необычные, с точки зрения его современников, взгляды во многом созвучны идеям, основанным на парадигме нелинейности. Это новое представление о типах связи пространства и времени складывается в недрах такой молодой науки, как синергетика. В контексте синергетики внимание уделяется прежде всего анализу сложных самоорганизующихся систем. Для описания процессов самоорганизации используются нелинейные математические модели. При описании развития нестационарных и открытых диссипативных систем мы не можем ограничиваться представлением о времени как о чисто количественной характеристике течения процессов. В указанных системах имеют место стадии неустойчивости, режимы с обострением, в ходе которых происходят качественные изменения. Поэтому в синергетике учитывается не только влияние более ранних стадий на последующие, т. е. прошлого на настоящее, но и будущего на настоящее. Именно в этой связи, как нам кажется, целесообразно привести цитату из письма А. Бергсона, написанного Харальду Геффдингу: “Представления о множественности “взаимопроникновения” полностью отличны от нумерической множественности – представления о длительности гетерогенны, качественны, творческой, – вот пункт, из которого я вышел и к которому все время возвращаюсь” [2, с. 13].
Мы далеки от мысли наделять А. Бергсона особым даром предвидения и характеризовать его как предтечу синергетических идей, но то, что он видел необходимость характеризовать время не только количественно, но и качественно – это близко к моделям тех пространственных и временных отношений в самоорганизующихся структурах, которые исследуются синергетикой [3].
В ходе своих рассуждений А. Бергсон нередко обращался к аналогиям, к сравнению, для того, чтобы сделать более доступными и наглядными те понятия, с которыми он работал. (Известно, что модели могут иметь наглядную интерпретацию и этим становиться более понятными для читателей.) А. Бергсон показал, что поток времени, его длительность можно сопоставить как с клубком ниток, так и с ожерельем. В одном случае все моменты времени оказываются неразрывно связанными друг с другом (клубок ниток), в другом (ожерелье) – моменты времени обладают относительной самостоятельностью и их можно сосчитать.
Эти модели не только описывают поток времени, но и представляют собой конкретную иллюстрацию понятий экстенсивной и интенсивной величины. Экстенсивность – это характеристика множества, которая может быть дана этому множеству в результате численного выражения, пересчета элементов этого множества. Количество элементов, входящих в состав этого множества, может быть представлено в виде числа. В качестве единиц в экстенсивных величинах выступает индивидуальный объект. Математическая операция над экстенсивными величинами представляет собой счет отдельных элементов множества. Интенсивные величины могут быть рассмотрены как частный случай экстенсивных. Они имеют свои особенности. Интенсивность тоже можно определить с помощью числа, только в этом случае роль единицы будет выполнять не индивидуальный объект, а определенная интенсивность, которая условно будет принята за такую единицу.
Клубок ниток – это специфическая модель такого метрического свойства времени как длительность. Нитку клубка можно вытянуть, расположить вдоль прямой линии и измерить её протяженность. Саму длительность, ее метрику также можно выразить в тех или иных единицах.
В наследии А. Бергсона четко фиксируется факт возможности существования многих моделей времени. Но он эту блестящую идею не развивает должным образом и дает только отрывочные суждения по этому вопросу.
Поскольку А. Бергсон последовательно проводит мысль о том, что философия может внести немалый вклад в решение проблемы времени, то естественно посмотреть, как именно он конструирует этот философский подход. А. Бергсон показывает необходимость соотнесения понятия времени с другими философскими категориями, поиска “правильного” места этой категории среди других категорий. Одна из возможных ситуаций – это соотнесение между собой содержания понятий “время” и “пространство”. Он даже использует термин: “пространственное время”. На Бергсона исключительное впечатление произвела попытка Спинозы дать математическое представление основных положений этики. Он высоко оценивает усилия Спинозы в этом направлении. Но ход рассуждения Бергсона сводится к следующему: одно из свойств геометрических объектов –протяженность, – а свойство протяженности не присуще мысли. По Декарту, Протяженность (телесность) и Мысль (духовность) противоположны и не сводимы друг к другу. В современной психологии делается попытка обосновать наличие пространственных характеристик у мыслительных процессов.
Как пишет в одной из своих работ известный современный психолог Л. М. Веккер, “…многосторонний эмпирический материал, полученный в контексте решения самых разнообразных экспериментально-теоретических задач… однозначно свидетельствует о сквозном характере пространственных характеристик психических программ-регуляторов и об иерархии этих пространственных структур, на базальном уровне которых воспроизводятся метрические, а на вершинном уровне – топологические пространственные свойства” [4, с. 473 – 474].
Что касается времени, то поскольку мыслительные процессы протекают во времени, между временем и сознанием существует органическая взаимосвязь. Поэтому оправданной является трактовка “пространственного времени” как ограниченной модели.
В этой связи рассмотрим вопрос о том, как А. Бергсон понимает категорию “вещи”. Трактовка этого понятия у А. Бергсона противоречива. В одной связи он рассматривает вещь как нечто статичное, мертвое, застывшее, в другой же связи – вещь вообще не существует. В тоже время, к категории вещи он относит такие категории как Субстанция, Атрибут и Модус, называя их “колоссальными вещами” [5, с. 106]. Относит ли А. Бергсон к понятию вещь сознание? Скорее нет, так как он пишет: “…сознание не есть вещь среди вещей” [6, с. 493]. И отмечает при этом, что к такому выводу он пришел в результате проведенного им анализа понятия времени. Суть разума А. Бергсон видит в том, что человек способен к свободной инициативе, способен продуцировать “не вещи, а смысл вещей”. Следовательно, само сознание в той или иной степени связывается им со способностью продуцировать “суть вещей”.
В работе: “Опыт о непосредственных данных сознания” А. Бергсон подробно рассматривая взаимосвязь категорий сознания, пространства и времени, приводит аргументы в защиту тезиса о том, что сознание не является вещью. Он пишет, что одним из свойств вещей является их внеположенность: “…внеположенность есть собственное свойство вещей, занимающих пространство, тогда как состояния сознания не являются внешними по отношению друг к другу, а становятся таковыми только при развертывании их во времени, рассматриваемом как однородная среда” [7, с. 92 – 93].
В своей концепции эволюции жизни А. Бергсон рпссматривает отличие предметов неживой природы от всего живого. Исходя из этих суждений также можно сделать вывод о том, что он не склонен относить сознание к классу вещей. А. Бергсон пишет: “Ничто… не мешает нам приписывать длительность, а следовательно, и форму существования, аналогичную нашей, изолируемым наукой системам, если вновь ввести их в Целое, куда они и должны быть введены. То же самое… можно сказать и о предметах, выделяемых нашим восприятием. Четкие контуры, приписываемые нами какому-нибудь предмету и придающие ему индивидуальность, очерчивают лишь известного рода в л и я н и е, которое мы могли бы оказать на данную точку пространства: это план наших возможных действий, отражаемый, словно в зеркале, в наших глазах, когда мы замечаем поверхности и грани вещей. Уберите эти действия, а следовательно и широкие пути, прокладываемые с их помощью восприятия в переплетениях реальности, – и индивидуальность предмета поглотится всеобщим взаимодействием, которое и есть сама реальность”. Далее А. Бергсон рассматривает суть живого и подчеркивает, что “точное определение может быть дано только завершенной реальности; жизненные свойства никогда не бывают полностью реализованными; они всегда лишь на пути к реализации: это не столько с о с т о я н и я, сколько с т р е м л е н и я” [8, с. 48-49].
Вместе с тем суждение А. Бергсона о том, что “точное определение” может быть дано только “завершенной реальности”, не является справедливым. Так, например, ряд натуральных чисел заведомо не завершен, он является бесконечным, но математики его определяют. Возможно, что Вселенная является бесконечной. Что касается вопроса об отношениях между понятиями “предмет” и “сознание”, то А. Бергсон соотносит понятие ”предмет” с возможностью предмета раствориться в реальности. Сознание А. Бергсон такой способностью не наделяет.
В этой связи нельзя не отметить, что глубокие суждения по вопросу об отношениях между понятиями “сознание” и “вещь” были высказаны ещё Платоном. Согласно Платону не ум, а целое первично. Если бы ум был первичным, то поскольку всё стремится к первичности, то все вещи были бы умными, – однако мы видим, что некоторые вещи лишены разума, следовательно, ум не является первичным [9, с. 454]. Еще раньше Пифагор писал о том, что мудрость следует соотносить с интуитивным осознанием невидимых проявлений, со способностью общения с “духами вещей”, а не только с их внешней формой.
А. Бергсон ответил на вопрос, изящно сформулированный в Древней Греции: почему мысль о вещи может о ней сказать больше, чем взгляд на эту вещь? Ответ заключается в том, что разум способен проникать суть вещей.
Выше было сказано, что у Бергсона имеются противоречивые трактовки понятия “вещь”. Поэтому, казалось бы, бессмысленно делать попытки выяснить, какой ответ мог бы дать А. Бергсон на вопрос о том, является ли время вещью. Однако некоторые суждения, нам кажется, целесообразно всё же высказать. Известно, что свойство длительности процессов во времени он соотносил со способностью сознания схватывать моменты времени, объединять их в единство, и писал, что сознание нельзя признать “вещью среди вещей”. Это суждение, по-видимому, может оцениваться как косвенное подтверждение того, что и само время допустимо не отождествлять с понятием вещь или относить к числу вещей.
А. Бергсон соотносит представление о предмете только с объектами неорганической природы, фиксирует то обстоятельство, что предметы как тела неорганической природы составляют часть этой природы, и сами непосредственно погружены в эту природу. Сознание таким свойством не обладает (о косвенной опосредованной соотнесенности сознания со средой речь пойдет ниже).
В этой связи обратим внимание на то обстоятельство, что А. Бергсон узко и ограничено трактует содержание самого понятия “предмет” или “вещь”. Именно поэтому в регионе предметности А. Бергсон не находит места для сознания. Если же под понятиями “предмет” или “вещь” понимать всё то, на базе чего реализуются ЛЮБЫЕ свойства и отношения, то при таком подходе сознание попадает в регион “предметности”, т. к. сознание несомненно обладает определенными свойствами.
Для доказательства этого положения сошлемся ещё раз на работу Э. Гуссерля, поскольку в его работах раскрывается суть "опосредованной" связи сознания с природой. Э. Гуссерль пишет, что “…лишь благодаря своей сопряженности в опыте с телом сознание становится сознанием реального человека… и лишь благодаря этому оно получает место в пространстве природы и во времени природы – во времени, которое измеряется физически” [10, с. 120]. Следовательно, не только предметы, объекты неживой природы имеют место в пространстве природы, но и сознание, пусть косвенно и опосредовано, но получает “место” в пространстве природы. Мы не беремся судить, знал ли А. Бергсон работы Э. Гуссерля, хотя они были ровесниками (Э. Гуссерль же в своих работах упоминает имя А. Бергсона).
У Э. Гуссерля сознание имеет место в природе и может “находиться” во времени природы. При этом Э. Гуссерль не отрицает соотнесенность “внешнего” времени с “внутренним”, психологическим временем личности.
А. Бергсон психологическое, внутреннее время личности, время переживаний личности соотносит с абсолютом. В этом то же одна из причин, почему он противопоставляет сознание предметам. А. Бергсон пишет: “Если я хочу приготовить себе стакан подслащенной воды, то что бы я ни делал, мне придется ждать, пока сахар растает. Этот незначительный факт очень поучителен. Ибо время, которое я трачу на ожидание – уже не то математическое время, которое могло бы быть приложено ко всей истории материального мира, если бы оно вдруг развернулась в пространстве. Оно совпадает с моим нетерпением, т. е. с известной частью моей длительности, которую нельзя произвольно удлинить или сократить. Это уже не область мысли, но область переживания. Это уже не отношение; это принадлежит к абсолютному [8, с. 46].
А. Бергсон фиксирует наличие внутреннего эмоционально окрашенного времени, отличая его от внешнего “математического” времени, но из этого обстоятельства никак не следует вывод о том, что сознание нельзя зачислять в регион предметов или вещей. Сознание продолжает сохранять такой признак как наличие свойств, а то, что эти свойства (например, эмоциональня окраска времени) отличны от свойств объектов неорганической природы (например, от внешнего, физического, эмоционально “не окрашенного” времени), никак не влияет на процедуру включения сознания в регион предметности.
Пытаясь выяснить, относит ли А. Бергсон понятие времени к категории вещи, можно высказать также следующее довольно неожиданное суждение. Поставим вопрос: какие операции над таким объектом, как время следует осуществлять для того, чтобы была глубже раскрыта природа этого объекта? А. Бергсон сравнивает, сопоставляет между собой категории время и пространство, время и сознание.
Здесь явно прослеживается аналогия между тем методом, который использует А. Бергсон, и тем, как поступают исследователи, когда перед ними стоит задача раскрыть сущность той или иной вещи. Известно, что если включить ту или иную вещь в систему других вещей, то эта исследуемая вещь под воздействием других вещей может быть подвергнута преобразованиям, и в процессе этих преобразований могут раскрыться те или иные качества, свойства вещи. Естественно, что речь идет о вещах, обладающих свойством валидности. Валидность – это такое свойство вещи, при наличии которого вхождение вещи в систему существенно преобразует эту вещь. Если у вещи отсутствует свойство валидности, то включение этой вещи в систему других вещей с целью познания её свойств является бессмысленным. Чаще всего, очевидно, реализуется следующая ситуация: при включении в одну систему вещей вещь обнаруживает свойство валидности, а при включении в другую систему вещей – она это свойство может не обнаружить. Так что относительным является само свойство проявлять те или иные свойства в той или иной системе.
Вопрос о том, в систему каких конкретно вещей следует включать понятие времени, рассматривается в современной лингвистике. Лингвисты отмечают, что время живет в культуре как бы в “двух измерениях” или в “двух вариантах”. С одной стороны, в языке имеется множество слов, указывающих непосредственно на время, дающих отсылку к тому или иному конкретному времени. Это проявляется во временах глаголов, в наречиях и в таких существительных как день, час, год, минута и т. д. Но имеют место и особые слова – импликаторы, подчеркивающие временной аспект реальности. (См., например, работу Н. А. Потаенко [11].) В импликаторах понятие времени существует как дополнительная, но обязательная характеристика: например “ветеран” – это человек, который приобрел опыт за счет своей длительной во времени деятельности на фронте или на производстве. “Архив” – это не просто склад, а склад документов, материалов, в которых отражены данные, связанные с прошлым. Иногда импликатор представляет собой то или иное сочетание. Например “серебряная свадьба” и т. п.
Тему импликаторов логично рассматривать в сопоставлении с другими способами отражения представлений о времени в языке. При этом следует учитывать сложную структуру языка. М. Хайдеггер отмечает, что трудности постижения языка во многом обусловлены тем, что в исследовании всегда имеет место ориентировка на какой-то один из моментов осмысления языка: или это идеи “выражения, “символической формы””, сообщения как “высказывания”, “исповеди” переживаний, или это идея “образотворчества” жизни. М. Хайдеггер высказывает при этом суждение, что для дефиниции языка вряд ли что-либо может дать синкретическое сцепление этих разных фрагментов определений. С его точки зрения, необходимо прежде всего проработать онтологически-экзистенциальное целое структуры речи на основе аналитики присутствия.
Добавим к этому, что современная психолингвистика, и, в частности, такая теория, как коннекционизм, возникшая во многом под влиянием идей аутопоэза, предлагает новые подходы к осмыслению сущности языка и его функций в познавательном процессе. Идеи коннекционизма востребованы ещё далеко не в полной мере.
Сам по себе метод, согласно которому понять вещь означает включить её в систему других вещей, бесспорно оправдан. При этом А. Бергсон гениально сопоставляет подходы философские и естественнонаучные. Он отмечает, что естествоиспытатели в ряде случаев стремятся к синтезу, конструируют его, а философия – это уже единство, она исходит из единства, это её органическая черта, её основание.
Значительное внимание А. Бергсон уделяет рассмотрению вопроса о том, каким образом соотносятся между собой знания о времени, выявленные на уровне здравого смысла, с теми знаниями, которыми располагает наука. Он отмечает, что в обыденном и научном познании имеются и общие черты и отличия. Общими являются цели познания. Обыденное и научное познание имеет целью подготовлять наше воздействие на вещи. Он называет их “двумя видениями одинакового рода”, хотя и разной точности значения. Главным он считает следующее суждение: “…обычное познание вынуждено, как и научное познание – и по тем же основаниям, что и последнее, – рассматривать вещи в пульверизованном времени, в котором не имеющее длительности мгновение следует за другим, тоже не длящимся мгновением. Движение для него – ряд положений, изменение – ряд качеств, и вообще становление – ряд состояний. Оно исходит из неподвижности (как будто бы неподвижность не есть просто видимость, особенный эффект, вызываемый одной движущейся вещью в другой движущейся вещи, когда они урегулированы одна другой), и с помощью искусной комбинации неподвижностей оно воссоздает имитацию движения, подставляемую ею на место самого движения: эта операция практически удобна, но теоретически абсурдна, являясь источником всех тех противоречий, которые встречают на своем пути Критика и Метафизика” [5, 117]. Термин “пульверизованное” время, как нам представляется, используется А. Бергсоном для того, чтобы подчеркнуть, что время по аналогии с движением обычно рассматривается как состоящее из не имеющих длительности мгновений, следующих одно за другим.
Научность, формы научности и формы рационализма А. Бергсон соотносит с теми или иными способностями моделировать сам процесс восприятия. Он использует при этом представления о “плотном и сверх того эластичном настоящем, которое мы можем расширить неопределенно далеко назад…” [5, с. 118].
Можно привести ряд аналогичных суждений свидетельствующих о том, что вхождение новых необычных представлений А. Бергсон отнюдь не отождествляет с отказом от научности и рационализма. Интуиция рассматривается как дополнение рационализма. В этом очевидна одна из причин, почему идеи А. Бергсона продолжают свою жизнь в новых течениях философии.
Большая тема, тема дальнейшей “судьбы” наследия Бергсона, может быть нами отражена только частично, только в определенном аспекте.
Заметим, что Жиль Делез, которого в целом можно охарактеризовать как одного из наиболее значительных современных философов, чьи концепции отличаются новизной (мы не берем на себя смелость включать его в тот или иной “изм”), одну из своих ранних работ назвал “Бергсонизм”. Это обстоятельство свидетельствует о том, что в его творчестве можно с некоторой долей определенности проследить влияние взглядов А. Бергсона.
Для Ж. Делеза наиболее важной является задача нового расчленения образов вещей, считавшихся концептуально целостными, и создание или группирование новых образов тех вещей, которые ещё должны стать объектом. Ж. Делез противопоставляет своё творчество “классической” линии философствования. Под этой “классической” линией имеется в виду линия Платона – Гегеля, в чьем наследии смысл предполагается уже пред-данным, а идеи неделимыми. В концепции Ж. Делеза смысл порождается Событиями. Поскольку можно рассматривать особую роль категории времени, когда раскрывается содержание понятия События, то естественно, что концепция времени, предложенная А. Бергсоном, повлияла на формирование философии Ж. Делеза. Если в учении А. Бергсона используются такие понятия, как “творческая эволюция”, “творческий порыв”, то Ж. Делез творческий процесс соотносит с представлением о Событии, точнее, наоборот – любое Событие – это творческий акт. Ж. Делез утверждает, что сконструированное им понятие смысл-событие требует выхода за пределы традиционных построений, базирующихся на трансцендентализме и феноменологии.
Средством, с помощью которого возможен “выход за пределы” указанных выше таких традиционных представлений, как трансцендентализм и феноменология, как и выход за пределы “статического” понимания о жизни и бытия, Ж. Делез считает язык. При этом имеется в виду выразительная функция языка. С точки зрения Ж. Делеза, смысл выражается представлением, но присутствует в вещах. Смысл выполняет две в какой-то степени противоположные функции: он одновременно и соединяет, и разъединяет границы между вещами. То, что смысл может выполнять функцию системообразующего фактора, – это банально. Но этот фактор вместе с тем может быть вещью, может быть системой.
В ряде современных исследований показано, что понятие “событие” должно быть в определенном аспекте соотнесено с представлением о разнообразии, а разнообразие в свою очередь является необходимым условием для того, чтобы можно было ввести представления об информации. Информация же не может быть отнесена ни к классу материальных сущностей, ни к классу идеальных объектов.
Нам представляется, что анализ самого понятия времени в плане сосредоточения внимания на его “ресурсной функции” и на том обстоятельстве, что время несет новую информацию, могут явиться основой для разрешения некоторых противоречий, сформулированных Ж. Делезом.
Значительное влияние на творчество А. Бергсона оказала эволюционистская теория Г. Спенсера. Поскольку эволюционный процесс протекает в определенном времени, А. Бергсон пришел к выводу, что геометрическая модель времени является ограниченной. В механике используется представление о специфическом и во многом ограниченном времени. Мы можем вернуться назад и сколь угодно раз проверить опыт. Каждый момент времени в механике внешний по отношению к другому моменту, поэтому они равнозначны. Время конкретного опыта в ней полностью отсутствует. Геометрическая модель времени, пространственность – это характеристика вещей. Сознание, напротив, характеризует длительность.
Сознанию дано непосредственно уловить незавершенную текучесть времени. Длительность означает, что я живу настоящим с памятью о прошлом и в предвосхищении будущего. Вне сознания прошлого нет, а будущее не настанет. Сознание скрепляет пошлое и будущее настоящим. Количественная неразличимость моментов чужда сознанию, для которого один миг может длиться вечно. В протяженном потоке сознания моменты времени взаимопроницаемы, они могут нанизываться и укреплять друг друга. Конкретное время – это жизненный поток с элементами новизны в каждом из мгновений. А. Бергсон сравнивает это время с клубком, который увеличиваясь, не теряет накопленное. А механическому времени можно сопоставить образ жемчужного ожерелья. В механическом времени каждый момент сам по себе.
Модель времени как кристаллизованная серия моментов пригодна, в рамках практических задач науки, для создания эффективных инструментов по контролю за ситуациями. Но очевидна неадекватность этой модели для анализа данных сознания и различных его проявлений. А. Бергсон пишет: "Когда я смотрю на циферблат часов и движущиеся в соответствии с колебаниями маятника стрелки, то не время я измеряю, как бы это ни казалось очевидным, – я фиксирую одновременность, а это совсем не одно и то же. Во внешнем пространстве есть только расположение стрелок относительно маятника и при этом ничего от позиций прошлого. Только внутри меня есть процесс организации и взаимопроникновения, образующий реально длящееся время. Лишь благодаря моему внутреннему маятнику, отмеряющему колебания прошлого, я могу ощутить ритм настоящего времени" [6, с. 492].
Таким образом, А. Бергсон подчеркивает, что мир сознания и мир вещей радикально отличаются друг от друга. "Вне нас мир есть взаиморасположенность без преемственности, внутри нас есть преемственность без внешней рядоположенности".
Известно, что между А. Бергсоном и А. Эйнштейном велась полемика. Так в Париже в 1922 году на заседании Философского общества А. Бергсон отстаивал идею сосуществования множества "живых" времен. Но А. Эйнштейн категорически отверг "время философов". Живой опыт не может спасти то, что отрицается наукой.
Бергсоновское "живое" время или длительность относятся к числу фундаментальных, неотъемлемых свойств становления, необратимости. А. Эйнштейн был склонен принимать идею необратимости лишь на феноменологическом, в данном случае описательном, уровне [12, c. 365].
Л.Н.Любинская