Предисловие – / 9 /

Введение – / 10 /

Часть I. Анализ и интерпретация: проблемы метода – / 17 /

Глава 1. Субъективизм интерпретаций и анализ опыта: к кантовской экспликации априоризма – / 19 /

Глава 2. Анализ и/или интерпретация в фундаментальной онтологии М. Хайдеггера – / 38 /

Часть II. Происхождение времени. Время как тень пространства – / 65 /

Глава 3. Сознание времени и временность сознания. Феномены и ощущения предшествующего – / 67 /

Глава 4. Происхождение имманентного времени. Ощущение и пространство – / 87 /

Глава 5. Введение времени и выведение из времени. Пространственные предпосылки феноменологии (М. Хайдеггер) – / 117 /

Глава 6. Пространство и длительность (А. Бергсон) – / 139 /

Глава 7. Генезис времени: анализ концепции Ж.-М. Гюйо – / 146 /

Часть III. Феномен пространства: тело, суждение, история – / 175 /

Глава 8. Конституция пространства. Суждение и тело – / 177 /

Глава 9. Чувства разума иaprioriтелесности – / 197 /

Глава 10. Феноменология восприятия и/или феноменология суждения – / 212 /

Глава 11. Мир, пространство, субъективизм – / 235 /

Глава 12. История и пространство. Деструкция темпоральной историчности – / 244 /

Пространство и принцип различия (вместо заключения) – / 263 /

Сокращения – / 270 /

Список литературы – / 271 /

Указатель имен – / 276 /

Гёте

Время — это мысль или мера,
но не субстанция.

Введение

Вопрос о мире как космосе, как мироздании, вопрос о мире и его элементах — один из самых древних философских вопросов; вопрос о непосредственно окружающем мире, о жизненном мире, о феномене и феноменах мира — один из самых поздних. Мир жизни ощутим в каждом из своих проявлений, мир здесь, вокруг нас, как невидимая одежда, которую невозможно снять, как непрестанная игра света и тени, в которой проступают ситуации, обстоятельства дел, предметности в самом широком смысле.

Окружающий мир многообразен, но не бесконечен. Дело, однако, не только в конечном числе феноменов, но в способе их существования: идет ли речь только о данности феноменов и об их описании, иначе говоря, о дескриптивном положении дел или же о способе их осуществления? Каковы первичные феномены жизненного мира в отличие от мира безжизненного?

В феноменологической философии термин «феномен» не имеет однозначного определения. У Брентано феномен тождествен явлению, причем этот термин отнесен как к актам сознания — психическим феноменам, так и к данностям физических предметов и процессов. Для Гуссерля феномен — функциональное, или оперативное, понятие, как это обозначит О. Финк. В самом общем смысле, феномен — это то, что переживается в независимости от своей причины и функциональных связей; феномены — это не скрытые сущности или структурные отношения какого-либо вида. Однако этим еще не разрешается вопрос о статусе феноменов, в особенности феноменов мира. Являющиеся предметности и ситуации многообразны, и в своем стремлении к самим вещам гуссерлевская феноменология становится «абстрактным политеизмом» (А Камю); хайдеггеровская, напротив, выделяет один, фундаментальный феномен — вот-бытие (Dasein) и как его сердцевину — Заботу.

Возводя этот термин к медиальному греческому глаголу phainestai, Хайдеггер попытался придать феномену особый, медиальный статус, отличая его от явления (и видимости). Явление указывает, по Хайдеггеру, на нечто другое, чем оно само. (В этом смысле, температура не болезнь, но указатель, явление болезни.) Феномен, в отличие от явления, не указывает на нечто иное, чем он сам, но «себя-в-себе-самом-показывает». Хайдеггер опирается в основном на языковые средства при проведении этого различия, выделяя различные значения слов «феномен» и «явление». Однако в плане языка Хайдеггер все же определяет «феномен» с помощью «явления», заменяя глагол «являться» синонимичным глаголом «себя показывать» и отделяя значение «являться» как «казаться». «Показывать себя» или «не показывать себя и показывать нечто иное» — эти выражения ничем существенно не отличаются от аналогичных выражений: «являть себя» или «являть не себя, а нечто иное». Глагол zeigen (показывать) становится у Хайдеггера членом суггестивного звукового ряда: zeigen, zeitigen, Zeit и т.д.; более того, zeigen в другом своем значении используется в дальнейшем как характеристика знака как указания, т.е. того, что должно быть противоположно феномену.

Хайдеггеровское различие феномена и явления как различия самообнаружения, или самопроявления, и функциональной отнесенности — одно из важнейших в феноменологической философии. У Хайдеггера это различие имеет по существу тот же ранг, что и различие бытия и сущего. Очевидно, однако, что в основе различия феномена и явления лежит различие «себя», или «самости», и «иного», и как раз это различие может оспорить фундаментальность онтологического различия. У Хайдеггера различие себя и иного не тематизируется как основное различие, как различие par excellence; отсюда попытки описать самость как самость, т.е. самость в себе и для себя («будь тем, что ты есть»), иное — только как иное, «несамостное» (повседневность, das Man), феномен — как временность, временящую саму себя, явление — как пространственную мирскую отсылку. Различие как основной феномен, как феномен феноменов, отодвигается при этом на задний план.

О. Финк относит к числу основных феноменов человеческого бытия любовь, смерть, труд, господство и игру. Последней уделяется особое внимание; игра, по мысли Финка, пронизывает все другие феномены. В определенном смысле это верно и в современном мире, когда виртуальная реальность становится парадигмой реальности вообще. Финк не знал еще об играх компьютерных, делающих из взрослых детей и препятствующих детям стать взрослыми. Разумеется, для Финка основные феномены — это не те, которые открываются всем и всегда, они должны характеризовать «сущность», или бытие, человека. Однако сущность, или бытие, а также социальные ценности и выделенные основные феномены опять-таки требуют определенных феноменов для своего раскрытия.

Как бы ни трактовались феномены в феноменологии или вне феноменологии, они, как правило, соотнесены с данностью и выражают пассивное или, в лучшем случае, медиальное существование являющегося. Феномен находится скорее на стороне данности, но не действия или акта. Это относится и к так называемым насыщенным феноменам Ж.Л. Мариона: созерцание должно насытить интенцию, как будто интенция наполняется и насыщается созерцанием, а не находит в созерцании свое полное осуществление.

В истории элементов мира существует поворотный пункт, когда не огонь, вода или воздух, не атомы и пустота, не идеи или формы, не земные или небесные иерархии, но субъективность становится центром мироздания. Именно здесь происходит превращение элементов в феномены, предметов — в данности для самодостаточного субъекта. На мир перестают смотреть со стороны, sub specie aeternitatis, как на установленную раз и навсегда иерархию, на мир пытаются теперь смотреть изнутри, с точки зрения познающего и деятельного субъекта, пока субъект окончательно не занимает центрального места, мир не превращается в хаос многообразного, а природа — во всеобщий предмет труда. Но пытаются ли при этом посмотреть изнутри на субъективность?

Слово «субъективность», или «субъект» не должно вводить в заблуждение; субъект, а позже и субъективность, сохранили аристотелевские признаки «подлежащего» (hypokeimenon) как единичной вещи. Субъективность рассматривалась Декартом и последующей философией объективно, как объект, «со стороны»: res cogitans и res extensa — две вещи, два объекта, которые можно изучать по их свойствам. Кантовский трансцендентальный субъект также представляет собой нечто объективное, структурный комплекс, обеспечивающий единство абстрактно выделенных чувственности и рассудка. Начиная с Канта философия сосредоточилась на поисках опосредствования, пока не было достигнуто тождество мышления и бытия в гегелевской школе, а затем однородность мира в позитивистских ощущениях. Новое начало философии в лице Брентано и Гуссерля опять вернулось к принципу радикального различия, но уже не субстанций, не чувственности и рассудка, но психических и физических феноменов, а затем сознания и предметного мира.

Гуссерль попытался расширить постановку проблемы субъективности, преодолеть субъективизм более глубоким, трансцендентальным (в его понимании) субъективизмом, т. е. найти еще один, более глубокий слой субъективности, который должен лежать в основе субъективности психологической. Однако и этот слой — поток переживаний — опять-таки рассматривался Гуссерлем «объективно», как бы со стороны, хотя и с претензией на описание внутреннего опыта изнутри.

В отношении сознания, субъективности, субъекта и т.д. проблема описания внутреннего опыта разрешается посредством указания на непосредственный и первичный опыт — опыт различений и различения различий — в его непосредственной реализации (проведения различий и т.д.). Именно в различении как первичном опыте совпадает данность и осуществимость. Тем самым проблема описания внутреннего опыта (объективно, или «со стороны», неразрешимая) разрешается в реализации, или самоосуществлении, первичного опыта. Не описание переживаний и их переплетения (что, строго говоря, невозможно), но фиксация смысловых изменений в трансформации иерархии различений и различий позволяет преодолеть внешнюю позицию по отношению к внутреннему опыту. Дескрипция как метод не исчезает, но становится подчиненной непосредственно осуществляемому опыту; дескрипция становится фиксацией различий и фиксацией смысловых изменений. При этом мир опять меняет свою конфигурацию, поглощая как субъективность, так и «данные» предметы в разнообразии обстоятельств или положений дел.

В отношении «окружающего мира» следует применить такую же тактику: не искать феномены, доступные дескрипции «со стороны», не искать первичные данности мира, но попытаться найти первичные способы реализации окружающего мира, иначе говоря, первичные пространства различий и соответствий человека и мира «вокруг» него. У Гуссерля мир не дан, но преддан — как фон, как холст, на котором интенциональность рисует (или вычерчивает) конфигурации смысла, у Хайдеггера, несмотря и даже вопреки его открытию и тематизации мира, мир как «взаимосвязь отсылок» теряет свою феноменальность: мир уже не феномен, но система неприметных для дескрипции действий. Как разрешить эту дилемму — между миром как пред-феноменом и миром как уже-не-феноменом?

Прежде всего окружающий мир жизни — это не предданный фон восприятий и действий и не система отсылок в системе действий, но сочетание реализуемых и реализованных феноменов. К первичным осуществляемым в мире жизни феноменам относятся: пространство (пространственность), суждение и тело (телесность). Этим первичным феноменам сопутствуют, как тень свету, соответствующие первичные квазифеномены: время, восприятие и объект. Пространственность, суждение и телесность осуществляются непосредственно; время, восприятие, объект даны опосредствованно. Таким образом, выявляется ряд раз линий феноменов и квазифеноменов: пространство/время, суждение/ восприятие, тело/объект. Окружающий мир соткан не из феноменов или квазифеноменов, но из различий между ними, так же как поле зрения невозможно без различия и сочетания света и тени. Однако не тень в основе света, но свет в основе тени, так же и феномены лежат в основе квазифеноменов, но не наоборот. Сравнение с игрой света и тени имеет свои границы, ибо в «чистом свете также ничего не видно, как и в чистой тьме», однако осуществление первичных феноменов все же возможно и без квазифеноменов. Обратное неверно: время нуждается в пространстве, восприятие — в суждении, объект — в телесности.

К первичным феноменам мира — пространству, суждению и телу — следует добавить еще два феномена: различение и равновесие. Оба этих феномена также характеризуются возможностью их непосредственного осуществления. Однако они занимают особое место среди выделенных нами первичных феноменов, а также среди многообразия других феноменов, ибо они сопровождают (пронизывают) как феномены пространственности и телесности, так и феномены суждения и познания. Их можно было бы назвать метафеноменами, но при этом иметь в виду, что эти метафеномены являются также феноменами в смысле самоосуществления. Являются ли их противоположности — синтез и потеря равновесия — квазифеноменами — этот вопрос я оставляю открытым еще и потому, что не пытаюсь «строить систему» в каком бы то ни было виде.

Феномену пространства и зависимому от него феномену (квазифеномену) времени отводится в данном исследовании ведущая роль. Как известно, существует практически необозримое число исследований, посвященных теме времени. Независимо от их различий в аспектах темы, в уровне, методах и т.д. практически во всех этих исследованиях предполагается самостоятельное существование времени — как субстанции или как потока сознания, длительности и т.п. Исключение составляет, отчасти, лишь концепция Ж.-М. Гюйо, анализу которой отведена отдельная глава.

В этой ситуации было бы не лишним вспомнить об известной сказке Ганса Христиана Андерсена, в которой все действующие лица (кроме двух пришельцев) должны были верить в существование несуществующего, причем словестные кружева смогли создать псевдореальность такой силы, что даже после разоблачения иллюзии ей продолжали следовать.

Не только в сказках случается нечто подобное. Примеры здесь можно приводить не только из области суггестии и идеологии, но даже из области науки. В XIX в. физики, и не только физики, верили в существование эфира. «Время» подобно «эфиру» еще и в том отношении, что «эфир» до поры до времени не препятствовал развитию физической науки. Время также подобно деньгам («время — деньги»), а у этого короля множество «ткацких» станов и еще больше подданных. В этом смысле многие исследования времени весьма полезны и поучительны. Общей предпосылкой большинства исследований остается все же самостоятельное существование времени, оно не ставится под вопрос, хотя все «доказательства» ведутся на пространственном языке — особого языка времени не существует. Речь идет, конечно, не о том, чтобы доказать не­ существование времени, речь идет о выявлении первичности феномена пространства по отношению к времени, и не только как к вторичному феномену, но и как к (полезной и вредной) фикции. Именно в претензии на самостоятельность время превращается из функции в фикцию. Точно так же обстоит дело с восприятием и объектом. Претензии на самостоятельность и независимость от суждения и телесности превращают восприятие и объект в фикции, между которыми затем пытаются найти связи. Можно высказать предположение, что мнимая самостоятельность времени не в последнюю очередь связана с мнимой самостоятельностью представления, или восприятия, и объекта.

Проблема конституирующего осуществления пространства потребовала критического отношения к традиционной взаимосвязи вещи, восприятия и пространства. Хайдеггер был первым, кто попытался освободить пространство от вещности, наглядности и воспринимаемости. При этом, однако, телесность была отодвинута на задний план. Первым, кто установил существенную и неразрывную связь между человеческим телом и пространством, был Кант. Однако у Канта речь шла не о телесности как феномене, но о доказательстве абсолютности, т. е. не-феноменальности пространства. У Гуссерля и Мерло-Понти тема пространства и телесности становится одной из основных. При этом восприятие играет роль медиатора и даже основы этой взаимосвязи.

В данном исследовании представлена попытка найти иного посредника между телом и пространством. Первичный телесный опыт рассматривается как система первичных, телесных суждений, которые, как и суждения в обычном (хотя и многозначном) смысле, претендуют на истину, но могут оказаться ложными. Противоположность истины и лжи неизбежна как в непосредственно окружающем мире, так и за его пределами — в любой сфере человеческого бытия.

Тема заключительной главы — соперничество пространства времени в отношении истории. Какое из этих двух понятий может претендовать здесь на роль ведущего понятия истории как действий и истории как науки? Каким образом можно судить об истории и историчности не извне, не из некой предвзятой точки зрения, но исходя из окружающего мира жизни?

Вопрос об истории позволяет поставить вопрос о пространстве как прафеномене различия миров: окружающего и не-окружающего, объективного и телесно-значимого, функционально-значимого и смыслового. Иными словами, это вопрос об основных четырех не-геометрических и не-физических измерениях пространства: объективном, телесно-значимом, функционально-значимом (в том числе — виртуальном) и смысловом.

Различие анализа и интерпретации является имманентным предмету методом исследований: аналитичность и интерпретируемость характеризуют не только способ мыслить феномены, но и сами феномены в способах их осуществления.