Последний гвоздь
© С.М.Коротаев
ПОСЛЕДНИЙ ГВОЗДЬ
С. М. Коротаев
Многократно поредевшие, обедневшие и, увы, поседевшие ряды российских ученых сейчас in situ испытывают действие одного из знаменитых законов Мэрфи: нет ситуации настолько плохой, чтобы ее невозможно было ухудшить! На этот раз закон материализовался в виде «Концепции участия Российской Федерации в управлении государственными организациями, осуществляющими свою деятельность в сфере науки» (ее второй, подретушированный вариант называется «Концепция участия Российской Федерации в управлении имущественными комплексами государственных организаций осуществляющих деятельность в сфере науки»). Формальный автор - Министерство образования и науки, но абсолютно очевидно, что задуманная радикальная спецоперация в эпоху пресловутой вертикали запущена с самой ее вершины. Поэтому я оппонирую не ее проводникам (кондукторам) г-ну Фурсенко и г-ну Фрадкову, а лично президенту Путину.
Но чтобы что-то сказать на злобу дня придется отступить назад и обрисовать роль науки вообще, особенности отечественной науки и современного ее положения.
Все успешно развивающиеся государства (от США до Китая) основаны на либеральной экономике. Чисто либеральная модель не реализована нигде, но степень успеха зависит от приближения к ней. Так вот, в либеральной модели государство строго следит за выполнением законов в полностью частной экономике, а само принимает на себя заботу о тех сферах деятельности, которые не могут приносить прямого дохода. Таких сфер мало, в пределе всего три: фундаментальная наука, оборона и охрана правопорядка. Поэтому в странах, идущих по либеральному пути и наблюдается экономическое процветание, и именно в них расходы на фундаментальную науку и в относительном и в абсолютном выражении неуклонно растут. Так же как год от года растет число ученых и исследовательских центров.
Другое дело - прикладная наука – она находится в рыночной сфере, основанной на частной собственности. Но прикладная наука развивается на базе фундаментальной. Если прекратить фундаментальные исследования, то через 3-5 лет (проверено опытом) начнут выдыхаться и прикладные. В этих двух частях науки работают люди с очень по-разному устроенными мозгами, у них разная мотивация, разные критерии успеха. В прикладной науке, как и во всяком бизнесе, главным стимулом является прибыль, для нее важна охрана тайны разработок и т.п. В фундаментальной науке главный стимул ученого – удовлетворение от постижения устройства Мира. Материальное вознаграждение, конечно, играет роль – ученые нормальных стран относятся к верхней части среднего класса, но сверхдоходов никто не ждет. А тайны вообще противопоказаны, наоборот, каждый ученый старается сделать свое исследование достоянием всего научного сообщества. Фундаментальная наука интернациональна и уровень исследований ученого из любой страны должен быть мировым, иначе они будут неинтересны.
Материальное обеспечение фундаментальной науки берет на себя государство. В самых развитых странах есть и другие источники – частные пожертвования (стимулируемые опять-таки государством). Прикладная наука, как правило, не делится доходами с фундаментальной, хотя есть и исключения – в особо дальновидных компаниях. Таким образом, ученые думают над загадками природы, а государство дает им такую возможность, понимая, что часть сегодняшних абстрактных научных задач (какая именно – предсказать невозможно) неизбежно выльется, пусть через неопределенное время в новые технологии для промышленности, обороны и т.д. Форма финансирования может быть разная, как правило, государство на постоянной основе содержит инфраструктуру исследовательских центров, а на переменной, конкурсной основе – проекты конкретных ученых (не директоров центров). При этом судьбу конкурсов решает, фактически, само научное сообщество, а не правительственные чиновники. «Приоритетные направления» науки определяются не директивными указаниями, а естественной эволюцией. А оглянувшись назад можно убедиться в правильности такой стратегии: вложения государства в сколь угодно далекие от текущей практической жизни задачи (будь то развитие квантовой механики или изучение Луны) оборачивается приумножением богатств всех граждан и могущества самого государства.
В дореволюционной России поддержка науки вдохновлялась идеей прогресса, которой с петровских времен не был чужд ни один правитель. Исторически сложилось, что основная поддержка фундаментальной науки государством шла через самоуправляемуюАкадемию Наук. Вплоть до начала ХХ века Академия была единственным в стране островом демократии. Результат: хотя российская наука не была ведущей в мире, но ее вес был, очевидно, выше мирового веса страны. И никому в голову не приходило «привести в соответствие» путем подрезания науки.
В СССР со стороны властей ведущим мотивом было создание военной машины способной противостоять всему миру. Для этого нужна была мощнейшая военно-прикладная наука. И надо отдать должное всем коммунистическим лидерам страны от первого до последнего – они понимали, что нужные им прикладные результаты могут возникать только при высоком уровне среды, «питательного бульона» фундаментальной науки. При всей чудовищности сталинских репрессий против всего народа и особо – научной интеллигенции (из-за органически присущего ей вольнодумства), при физической ликвидации целых школ, речь никогда не шла о перекрытии кислорода фундаментальной науке как таковой.
В послесталинское время власти научились сквозь пальцы смотреть на вольнодумство ученых, особенно физиков. Ибо настоящая наука – такая область деятельности, где никакая «идеологическая выдержанность не может заменить профессионализма. Наука настолько интернациональна, что, работая в ней и даже не выезжая за рубеж, нельзя было избежать «тлетворного влияния Запада». Но что делать, развитие науки было необходимо для поддержания военной мощи советской империи. Поэтому жестко преследовались лишь особо выдающиеся диссиденты из научной среды, давление на остальных было дозировано так, чтобы они могли продолжать работать. В итоге к восьмидесятым годам советская наука (по любым наукометрическим показателям) вышла на второе место в мире.
Не удивительно, что с наступлением демократических перемен в научной среде были естественно восприняты идеи либеральных реформ, поскольку именно либеральное устройство общества отвечает законам природы, а его эффективность доказана на колоссальном экспериментальном материале – опыте всех принявших его стран с любыми культурными традициями, с любым начальным уровнем. Более того, именно научная интеллигенция явилась одним из главных катализаторов свершившихся 1991-93 гг. преобразований политического устройства страны. Созданные на рубеже 80-90 годов сильные политические структуры: наиболее последовательно антикоммунистическая и либеральная, при этом наиболее организованная Демократическая партия России (ДПР) и примерно то же по идеологии, но более амфорное движение «Демократическая Россия», по меньшей мере, наполовину состояли из выходцев из академической среды. То же, хотя и в меньшей степени, относилось к более «мягким» и малочисленным партиям, как Социал-демократическая партия России или партия кадетов. Экономические трудности, обрушившиеся в начале 90-х годов на ученых, были общими для всего народа, но ученые переносили их особо стойко, понимая, что при переходе на новые рельсы спад объективно неизбежен.
Но с конца 1993 г. картина стала меняться. В то время как в большинстве сфер деятельности появились точки роста и работящие, предприимчивые люди могли, «отделившись от государства» получить ощутимую отдачу от своего труда, а государство в лице армии чиновников стало шириться и богатеть еще быстрее, в науке нищета стала постоянной и непреодолимой никакими профессиональными успехами. В результате самые талантливые эмигрировали, самые предприимчивые ушли в бизнес, самые пассивные люмпенизировались. Полностью прекратился приток молодежи. Последние 10 лет небольшое число студентов университетов искренне увлеченных наукой на старших курсах рассылают свои резюме в зарубежные научные центры, так что к получению диплома имеют уже некоторый выбор. И уезжают. Другие, талантливые, но более прагматичные, устраиваются программистами в банки и тому подобные заведения. А остальные идут работать куда угодно, но только не в науку. Ибо меньше, чем в науке заработать нельзя нигде! С частным сектором понятно, интереснее с бюджетным. Государство разделило всех гражданских бюджетников на два класса – госслужащих (вся чиновничья рать) и собственно «бюджетников». Зарплата первых минимум на порядок выше вторых, плюс цинично оставленный в ходе социальной реформы набор льгот. Вторые – это врачи, учителя и ученые. Но и в этой нищей триаде ученые оказались последними. О врачах и учителях заботятся местные власти и в богатых регионах, как Москва, их поддержка ощутима. Да и сами они могут частным образом заработать, ибо их услуги являются товаром, который есть кому купить. Ученые не имеют ни того, ни другого.
Около 2000 г. разрушительные процессы в науке перешли за грань обратимости: потеряна связь поколений, потенциал многих научных школ утерян навсегда. При всем том российская наука продолжает работать и самое удивительное – еще заметна на мировом небосклоне. Поистине фанатичная преданность многих ученых своему делу заставляет думать, что мы будем держаться до той поры, пока физически не вымрем.
А теперь о причинах, При администрации Ельцина процесс был спонтанный – ей просто была безразлична сфера, где, с одной стороны, мало что можно украсть, а с другой – недовольство ученых в отличие от военных или шахтеров было не так для нее опасно. При администрации Путина процесс удушения науки стал сознательным, ибо выходцы из КГБ лучше других помнят, откуда исходило вольнодумство, и может исходить вновь, если не сделать массу ученого сообщества ниже критической. Доля бюджетных расходов на науку при правительстве Черномырдина составляла около 2,7 % (максимум 2,9% был достигнут в короткий срок пребывания А,Чубайса на посту министра финансов). Первым премьером – выходцем из органов – Примаковым эта доля была опущена до 2,0 % и далее Путиным сразу до 1,8% и к настоящему времени доведена до примерно 1,7 %.
Предпоследней инициативой Путина была отмена положения закона о 4% доле бюджета на науку – цифра никогда не достигавшаяся, но позволявшая хотя бы бороться. Подчеркну, речь идет не о том, что на науку просто мало денег – их не может быть много в бедной стране, а об относительной доле, воистину выражающей отношение власти к ученым и к позитивному будущему страны, которого без науки нет. Такого отношения нет ни у одной большой или маленькой цивилизованной страны, хуже можно встретить в некоторых (не во всех) экзотических уголках типа Берега Слоновой Кости.
Последняя инициатива путинской вертикали – сокращение (на порядок, как это явно следует из первого варианта «Концепции» или минимум втрое – неявно из второго) числа научно-исследовательских институтов – и есть тот самый последний гвоздь в гроб российской науки. По поразительной аналогии с делом ЮКОСа, здесь четко прослеживаются две цели. Первая – уничтожить (в срок до 2008 г.!) потенциальных политических оппонентов. Вторая – разграбить материальные ценности. А таковые у науки, как ни странно есть: земля и здания. Не случайно большую часть «Концепции» занимает сладострастное описание процесса будущей приватизации. И не случаен упор на «избыточность» числа НИИ в центре – земля в Москве и окрестностях особо лакома. Словом, как в Чечне – им нужны не люди, а территория.
Прогноз затруднен отсутствием прецедентов – нигде и никогда государство не делало попытки сознательно расправиться с собственной наукой. Ясно, что никакие разумные критерии для выбора, как это планируется «Концепцией», остающихся НИИ, которые теперь будут называться Государственные Автономные Некоммерческие Организации (ГАвНО!), не сработают. Скорее всего, их оставят группе нынешних высокопоставленных научных начальников, чтобы блокировать их сопротивление реализации «Концепции». Произвольным образом вырванные из научной среды такие острова на месте утонувшего материка окажутся нежизнеспособными. В лучшем случае обитатели этих островов смогут в кооперации с зарубежными коллегами вносить некоторый точечный вклад в мировую науку. Но на развитие собственной страны они уже влиять не смогут. В последней фазе произойдет общая техническая и социальная деградация.
Любая промышленная компания уже сейчас предпочитает покупать готовую зарубежную технику и технологии, чем возиться с отечественными недоделками. Но пока еще есть свои специалисты, чтобы в этой технике и технологиях разобраться и квалифицированно применять. Именно поэтому, мы еще считаемся, пусть попавшей в тяжелое положение, но современной страной (трудности пройдут и страна поднимется). А есть страны (Африка, Ближний Восток и т.д.) выпавшие из мирового прогресса. В них туземцы могут, конечно, нажимать кнопки на современных технических устройствах, но нет людей понимающих, что стоит за этими кнопками. Тем самым, не может быть и речи о реализации самостоятельных проектов, отсутствует саморазвитие, и отставание от современной цивилизации переходит на все более глубокие уровни, вплоть до психологического. Последнее не дает возможности помочь такой стране даже извне. К такой перспективе Россия медленно ползла последние годы, а теперь готова сделать решающий прыжок.
Например, во всем мире (и немного у нас) с нарастающими темпами ведутся исследования потрясающе интересного явления квантовой нелокальности. Одна из перспектив применения этого явления – создание квантового компьютера. Примитивная модель уже сделана, до настоящего компьютера еще очень далеко, но когда он будет создан, человечество ждет технологический рывок такого же масштаба, какой оно испытало при создании компьютера вообще. Неузнаваемо изменится промышленность, технологии управления и, разумеется, военное дело. Сейчас в России в этой проблематике разбираются не более нескольких десятков человек в среднем околопенсионного возраста. До момента технологического прорыва доживут, в лучшем случае, единицы. Разобраться в новом системообразующем блоке современности будет просто некому. И мы даже, если сохраним к тому времени свою ядерную дубину, останемся с ней безнадежными дикарями.
Разумеется, во вводной части «Концепции» содержатся некие аргументы о неблагополучии в научной среде типа «низкой бюджетной эффективности научных организаций». Парадокс в том, что как бы плохо не было сегодняшнее положение, эта эффективность на самом деле необычайно высока. Если говорить об эффективности фундаментальной науки по объективным наукометрическим параметрам, например индекс цитируемости на доллар зарплаты, то этот параметр у нас сегодня рекордно высок (работает неисчерпанная инерция + фанатизм ученых). Если говорить, скажем, о числе патентов, их мало, но это никак не проблема фундаментальной науки (и даже прикладной), а проблема примитивно-сырьевой ориентации промышленности не создающей спроса на изобретения.
Конечно, в организации российской науки есть большие внутренние проблемы. Ее административно-управленческий аппарат, начиная с Президиума РАН (не говоря уже о Министерстве образования и науки) и кончая почти каждым институтом, обслуживает, в основном, собственные интересы. Те, кто реально занимается наукой, находится в бедственном положении уже внутри отрасли.
Конкурсы по распределению средств внутри РАН и Министерства являются бюрократическими – фактически это дележ внутри узкого круга «своих» директоров и чиновников. На этом фоне гораздо более честными являются конкурсы по распределению грантов Российского фонда фундаментальных исследований. Фактически, только вокруг этих грантов и теплится сегодня научная жизнь. Но объем этих средств ничтожен – участник группы, работающий по гранту, получает к своей обычной зарплате в 2-3 тысячи рублей еще 1-2 тысячи рублей.
Некоторое исключение составляют лишь немногие получатели зарубежных грантов. Но и эти средства смехотворно малы, а тот факт, что странами-донорами для таких грантов являются уже не только США и Западная Европа, но и бывшие соцстраны, вплоть до Болгарии, а также наши бывшие прибалтийские республики (!) совершенно не стыдит профессиональных патриотов партии власти. Точнее, они уже озаботились тем, чтобы (ну конечно «в целях борьбы с терроризмом») поставить возможность получения зарубежных грантов под свой контроль.
Чтобы преодолеть внутренние извращения в финансировании отечественной науки, разумеется, существующую систему надо бы изменить. Благо, есть опыт «братьев по лагерю». Например, можно было бы прекратить отсос денег высшей академической и околоакадемической бюрократией, сделав так, чтобы деньги шли от правительства непосредственно исследователям. Но в том то и беда, что доверить судьбу науки непосредственно кондукторам вертикали ни в коем случае нельзя! Академическая бюрократия хоть и паразитирует на рядовых научных сотрудниках, но осознает, что без них не будет и ее. Интерес же кондукторов разовый – реализовать землю и здания. И заодно подсобить президенту избавиться от шибко умных, способных создать ему головную боль в 2008г.
Поэтому внутренняя реформа в науке должна быть только вторичной, после изменения отношения к науке со стороны государства, доказанного кардинальным переломом в бюджете. Нынешнее, нанизанное на чекистскую вертикаль государство не сделает этого ни при каких обстоятельствах.
А выдвинуть «аргумент силы», т.е. создать политическое давление, которое бы что-то изменило в таком государстве не то что некому, а нечем. Демократические движения, в которых так активно участвовали ученые, давно исчезли. Для упоминавшихся демократических партий, например, ДПР, это было связано с политическими кульбитами лидеров, частью оказавшихся, увы провокаторами (совсем типа Азефа), а частью – просто не устоявших перед соблазнами личного благополучия. Ученые вместе со всеми порядочными людьми из этих партий ушли (не в другие партии, а в никуда, на всю жизнь разочаровавшись в политике). Небольшая часть перешла в партию «Демократический выбор России», но после ее преобразования в СПС (под флагом поддержки Путина!), ушла и оттуда. Последние остатки организованной демократии, в которых еще заметно было участие научных кругов – «ДемРоссия» и партия «Либеральная Россия» фактически распались после убийств их лидеров.
Итак, наших логических аргументов власть не примет. А давление оказать нечем. Значит, инструмент для этого надо создавать. То есть начинать все сначала. Путь трудный и долгий. Но единственный.
Сергей Коротаев, доктор физико-математических наук.
ПОСЛЕДНИЙ ГВОЗДЬ
С. М. Коротаев
Многократно поредевшие, обедневшие и, увы, поседевшие ряды российских ученых сейчас in situ испытывают действие одного из знаменитых законов Мэрфи: нет ситуации настолько плохой, чтобы ее невозможно было ухудшить! На этот раз закон материализовался в виде «Концепции участия Российской Федерации в управлении государственными организациями, осуществляющими свою деятельность в сфере науки» (ее второй, подретушированный вариант называется «Концепция участия Российской Федерации в управлении имущественными комплексами государственных организаций осуществляющих деятельность в сфере науки»). Формальный автор - Министерство образования и науки, но абсолютно очевидно, что задуманная радикальная спецоперация в эпоху пресловутой вертикали запущена с самой ее вершины. Поэтому я оппонирую не ее проводникам (кондукторам) г-ну Фурсенко и г-ну Фрадкову, а лично президенту Путину.
Но чтобы что-то сказать на злобу дня придется отступить назад и обрисовать роль науки вообще, особенности отечественной науки и современного ее положения.
Как это устроено в мире
Все успешно развивающиеся государства (от США до Китая) основаны на либеральной экономике. Чисто либеральная модель не реализована нигде, но степень успеха зависит от приближения к ней. Так вот, в либеральной модели государство строго следит за выполнением законов в полностью частной экономике, а само принимает на себя заботу о тех сферах деятельности, которые не могут приносить прямого дохода. Таких сфер мало, в пределе всего три: фундаментальная наука, оборона и охрана правопорядка. Поэтому в странах, идущих по либеральному пути и наблюдается экономическое процветание, и именно в них расходы на фундаментальную науку и в относительном и в абсолютном выражении неуклонно растут. Так же как год от года растет число ученых и исследовательских центров.
Другое дело - прикладная наука – она находится в рыночной сфере, основанной на частной собственности. Но прикладная наука развивается на базе фундаментальной. Если прекратить фундаментальные исследования, то через 3-5 лет (проверено опытом) начнут выдыхаться и прикладные. В этих двух частях науки работают люди с очень по-разному устроенными мозгами, у них разная мотивация, разные критерии успеха. В прикладной науке, как и во всяком бизнесе, главным стимулом является прибыль, для нее важна охрана тайны разработок и т.п. В фундаментальной науке главный стимул ученого – удовлетворение от постижения устройства Мира. Материальное вознаграждение, конечно, играет роль – ученые нормальных стран относятся к верхней части среднего класса, но сверхдоходов никто не ждет. А тайны вообще противопоказаны, наоборот, каждый ученый старается сделать свое исследование достоянием всего научного сообщества. Фундаментальная наука интернациональна и уровень исследований ученого из любой страны должен быть мировым, иначе они будут неинтересны.
Материальное обеспечение фундаментальной науки берет на себя государство. В самых развитых странах есть и другие источники – частные пожертвования (стимулируемые опять-таки государством). Прикладная наука, как правило, не делится доходами с фундаментальной, хотя есть и исключения – в особо дальновидных компаниях. Таким образом, ученые думают над загадками природы, а государство дает им такую возможность, понимая, что часть сегодняшних абстрактных научных задач (какая именно – предсказать невозможно) неизбежно выльется, пусть через неопределенное время в новые технологии для промышленности, обороны и т.д. Форма финансирования может быть разная, как правило, государство на постоянной основе содержит инфраструктуру исследовательских центров, а на переменной, конкурсной основе – проекты конкретных ученых (не директоров центров). При этом судьбу конкурсов решает, фактически, само научное сообщество, а не правительственные чиновники. «Приоритетные направления» науки определяются не директивными указаниями, а естественной эволюцией. А оглянувшись назад можно убедиться в правильности такой стратегии: вложения государства в сколь угодно далекие от текущей практической жизни задачи (будь то развитие квантовой механики или изучение Луны) оборачивается приумножением богатств всех граждан и могущества самого государства.
Как это было у нас, до чего мы дошли и почему
В дореволюционной России поддержка науки вдохновлялась идеей прогресса, которой с петровских времен не был чужд ни один правитель. Исторически сложилось, что основная поддержка фундаментальной науки государством шла через самоуправляемуюАкадемию Наук. Вплоть до начала ХХ века Академия была единственным в стране островом демократии. Результат: хотя российская наука не была ведущей в мире, но ее вес был, очевидно, выше мирового веса страны. И никому в голову не приходило «привести в соответствие» путем подрезания науки.
В СССР со стороны властей ведущим мотивом было создание военной машины способной противостоять всему миру. Для этого нужна была мощнейшая военно-прикладная наука. И надо отдать должное всем коммунистическим лидерам страны от первого до последнего – они понимали, что нужные им прикладные результаты могут возникать только при высоком уровне среды, «питательного бульона» фундаментальной науки. При всей чудовищности сталинских репрессий против всего народа и особо – научной интеллигенции (из-за органически присущего ей вольнодумства), при физической ликвидации целых школ, речь никогда не шла о перекрытии кислорода фундаментальной науке как таковой.
В послесталинское время власти научились сквозь пальцы смотреть на вольнодумство ученых, особенно физиков. Ибо настоящая наука – такая область деятельности, где никакая «идеологическая выдержанность не может заменить профессионализма. Наука настолько интернациональна, что, работая в ней и даже не выезжая за рубеж, нельзя было избежать «тлетворного влияния Запада». Но что делать, развитие науки было необходимо для поддержания военной мощи советской империи. Поэтому жестко преследовались лишь особо выдающиеся диссиденты из научной среды, давление на остальных было дозировано так, чтобы они могли продолжать работать. В итоге к восьмидесятым годам советская наука (по любым наукометрическим показателям) вышла на второе место в мире.
Не удивительно, что с наступлением демократических перемен в научной среде были естественно восприняты идеи либеральных реформ, поскольку именно либеральное устройство общества отвечает законам природы, а его эффективность доказана на колоссальном экспериментальном материале – опыте всех принявших его стран с любыми культурными традициями, с любым начальным уровнем. Более того, именно научная интеллигенция явилась одним из главных катализаторов свершившихся 1991-93 гг. преобразований политического устройства страны. Созданные на рубеже 80-90 годов сильные политические структуры: наиболее последовательно антикоммунистическая и либеральная, при этом наиболее организованная Демократическая партия России (ДПР) и примерно то же по идеологии, но более амфорное движение «Демократическая Россия», по меньшей мере, наполовину состояли из выходцев из академической среды. То же, хотя и в меньшей степени, относилось к более «мягким» и малочисленным партиям, как Социал-демократическая партия России или партия кадетов. Экономические трудности, обрушившиеся в начале 90-х годов на ученых, были общими для всего народа, но ученые переносили их особо стойко, понимая, что при переходе на новые рельсы спад объективно неизбежен.
Но с конца 1993 г. картина стала меняться. В то время как в большинстве сфер деятельности появились точки роста и работящие, предприимчивые люди могли, «отделившись от государства» получить ощутимую отдачу от своего труда, а государство в лице армии чиновников стало шириться и богатеть еще быстрее, в науке нищета стала постоянной и непреодолимой никакими профессиональными успехами. В результате самые талантливые эмигрировали, самые предприимчивые ушли в бизнес, самые пассивные люмпенизировались. Полностью прекратился приток молодежи. Последние 10 лет небольшое число студентов университетов искренне увлеченных наукой на старших курсах рассылают свои резюме в зарубежные научные центры, так что к получению диплома имеют уже некоторый выбор. И уезжают. Другие, талантливые, но более прагматичные, устраиваются программистами в банки и тому подобные заведения. А остальные идут работать куда угодно, но только не в науку. Ибо меньше, чем в науке заработать нельзя нигде! С частным сектором понятно, интереснее с бюджетным. Государство разделило всех гражданских бюджетников на два класса – госслужащих (вся чиновничья рать) и собственно «бюджетников». Зарплата первых минимум на порядок выше вторых, плюс цинично оставленный в ходе социальной реформы набор льгот. Вторые – это врачи, учителя и ученые. Но и в этой нищей триаде ученые оказались последними. О врачах и учителях заботятся местные власти и в богатых регионах, как Москва, их поддержка ощутима. Да и сами они могут частным образом заработать, ибо их услуги являются товаром, который есть кому купить. Ученые не имеют ни того, ни другого.
Около 2000 г. разрушительные процессы в науке перешли за грань обратимости: потеряна связь поколений, потенциал многих научных школ утерян навсегда. При всем том российская наука продолжает работать и самое удивительное – еще заметна на мировом небосклоне. Поистине фанатичная преданность многих ученых своему делу заставляет думать, что мы будем держаться до той поры, пока физически не вымрем.
А теперь о причинах, При администрации Ельцина процесс был спонтанный – ей просто была безразлична сфера, где, с одной стороны, мало что можно украсть, а с другой – недовольство ученых в отличие от военных или шахтеров было не так для нее опасно. При администрации Путина процесс удушения науки стал сознательным, ибо выходцы из КГБ лучше других помнят, откуда исходило вольнодумство, и может исходить вновь, если не сделать массу ученого сообщества ниже критической. Доля бюджетных расходов на науку при правительстве Черномырдина составляла около 2,7 % (максимум 2,9% был достигнут в короткий срок пребывания А,Чубайса на посту министра финансов). Первым премьером – выходцем из органов – Примаковым эта доля была опущена до 2,0 % и далее Путиным сразу до 1,8% и к настоящему времени доведена до примерно 1,7 %.
Предпоследней инициативой Путина была отмена положения закона о 4% доле бюджета на науку – цифра никогда не достигавшаяся, но позволявшая хотя бы бороться. Подчеркну, речь идет не о том, что на науку просто мало денег – их не может быть много в бедной стране, а об относительной доле, воистину выражающей отношение власти к ученым и к позитивному будущему страны, которого без науки нет. Такого отношения нет ни у одной большой или маленькой цивилизованной страны, хуже можно встретить в некоторых (не во всех) экзотических уголках типа Берега Слоновой Кости.
Последняя инициатива путинской вертикали – сокращение (на порядок, как это явно следует из первого варианта «Концепции» или минимум втрое – неявно из второго) числа научно-исследовательских институтов – и есть тот самый последний гвоздь в гроб российской науки. По поразительной аналогии с делом ЮКОСа, здесь четко прослеживаются две цели. Первая – уничтожить (в срок до 2008 г.!) потенциальных политических оппонентов. Вторая – разграбить материальные ценности. А таковые у науки, как ни странно есть: земля и здания. Не случайно большую часть «Концепции» занимает сладострастное описание процесса будущей приватизации. И не случаен упор на «избыточность» числа НИИ в центре – земля в Москве и окрестностях особо лакома. Словом, как в Чечне – им нужны не люди, а территория.
Что будет
Прогноз затруднен отсутствием прецедентов – нигде и никогда государство не делало попытки сознательно расправиться с собственной наукой. Ясно, что никакие разумные критерии для выбора, как это планируется «Концепцией», остающихся НИИ, которые теперь будут называться Государственные Автономные Некоммерческие Организации (ГАвНО!), не сработают. Скорее всего, их оставят группе нынешних высокопоставленных научных начальников, чтобы блокировать их сопротивление реализации «Концепции». Произвольным образом вырванные из научной среды такие острова на месте утонувшего материка окажутся нежизнеспособными. В лучшем случае обитатели этих островов смогут в кооперации с зарубежными коллегами вносить некоторый точечный вклад в мировую науку. Но на развитие собственной страны они уже влиять не смогут. В последней фазе произойдет общая техническая и социальная деградация.
Любая промышленная компания уже сейчас предпочитает покупать готовую зарубежную технику и технологии, чем возиться с отечественными недоделками. Но пока еще есть свои специалисты, чтобы в этой технике и технологиях разобраться и квалифицированно применять. Именно поэтому, мы еще считаемся, пусть попавшей в тяжелое положение, но современной страной (трудности пройдут и страна поднимется). А есть страны (Африка, Ближний Восток и т.д.) выпавшие из мирового прогресса. В них туземцы могут, конечно, нажимать кнопки на современных технических устройствах, но нет людей понимающих, что стоит за этими кнопками. Тем самым, не может быть и речи о реализации самостоятельных проектов, отсутствует саморазвитие, и отставание от современной цивилизации переходит на все более глубокие уровни, вплоть до психологического. Последнее не дает возможности помочь такой стране даже извне. К такой перспективе Россия медленно ползла последние годы, а теперь готова сделать решающий прыжок.
Например, во всем мире (и немного у нас) с нарастающими темпами ведутся исследования потрясающе интересного явления квантовой нелокальности. Одна из перспектив применения этого явления – создание квантового компьютера. Примитивная модель уже сделана, до настоящего компьютера еще очень далеко, но когда он будет создан, человечество ждет технологический рывок такого же масштаба, какой оно испытало при создании компьютера вообще. Неузнаваемо изменится промышленность, технологии управления и, разумеется, военное дело. Сейчас в России в этой проблематике разбираются не более нескольких десятков человек в среднем околопенсионного возраста. До момента технологического прорыва доживут, в лучшем случае, единицы. Разобраться в новом системообразующем блоке современности будет просто некому. И мы даже, если сохраним к тому времени свою ядерную дубину, останемся с ней безнадежными дикарями.
Сила аргументов и аргументы силы
Разумеется, во вводной части «Концепции» содержатся некие аргументы о неблагополучии в научной среде типа «низкой бюджетной эффективности научных организаций». Парадокс в том, что как бы плохо не было сегодняшнее положение, эта эффективность на самом деле необычайно высока. Если говорить об эффективности фундаментальной науки по объективным наукометрическим параметрам, например индекс цитируемости на доллар зарплаты, то этот параметр у нас сегодня рекордно высок (работает неисчерпанная инерция + фанатизм ученых). Если говорить, скажем, о числе патентов, их мало, но это никак не проблема фундаментальной науки (и даже прикладной), а проблема примитивно-сырьевой ориентации промышленности не создающей спроса на изобретения.
Конечно, в организации российской науки есть большие внутренние проблемы. Ее административно-управленческий аппарат, начиная с Президиума РАН (не говоря уже о Министерстве образования и науки) и кончая почти каждым институтом, обслуживает, в основном, собственные интересы. Те, кто реально занимается наукой, находится в бедственном положении уже внутри отрасли.
Конкурсы по распределению средств внутри РАН и Министерства являются бюрократическими – фактически это дележ внутри узкого круга «своих» директоров и чиновников. На этом фоне гораздо более честными являются конкурсы по распределению грантов Российского фонда фундаментальных исследований. Фактически, только вокруг этих грантов и теплится сегодня научная жизнь. Но объем этих средств ничтожен – участник группы, работающий по гранту, получает к своей обычной зарплате в 2-3 тысячи рублей еще 1-2 тысячи рублей.
Некоторое исключение составляют лишь немногие получатели зарубежных грантов. Но и эти средства смехотворно малы, а тот факт, что странами-донорами для таких грантов являются уже не только США и Западная Европа, но и бывшие соцстраны, вплоть до Болгарии, а также наши бывшие прибалтийские республики (!) совершенно не стыдит профессиональных патриотов партии власти. Точнее, они уже озаботились тем, чтобы (ну конечно «в целях борьбы с терроризмом») поставить возможность получения зарубежных грантов под свой контроль.
Чтобы преодолеть внутренние извращения в финансировании отечественной науки, разумеется, существующую систему надо бы изменить. Благо, есть опыт «братьев по лагерю». Например, можно было бы прекратить отсос денег высшей академической и околоакадемической бюрократией, сделав так, чтобы деньги шли от правительства непосредственно исследователям. Но в том то и беда, что доверить судьбу науки непосредственно кондукторам вертикали ни в коем случае нельзя! Академическая бюрократия хоть и паразитирует на рядовых научных сотрудниках, но осознает, что без них не будет и ее. Интерес же кондукторов разовый – реализовать землю и здания. И заодно подсобить президенту избавиться от шибко умных, способных создать ему головную боль в 2008г.
Поэтому внутренняя реформа в науке должна быть только вторичной, после изменения отношения к науке со стороны государства, доказанного кардинальным переломом в бюджете. Нынешнее, нанизанное на чекистскую вертикаль государство не сделает этого ни при каких обстоятельствах.
А выдвинуть «аргумент силы», т.е. создать политическое давление, которое бы что-то изменило в таком государстве не то что некому, а нечем. Демократические движения, в которых так активно участвовали ученые, давно исчезли. Для упоминавшихся демократических партий, например, ДПР, это было связано с политическими кульбитами лидеров, частью оказавшихся, увы провокаторами (совсем типа Азефа), а частью – просто не устоявших перед соблазнами личного благополучия. Ученые вместе со всеми порядочными людьми из этих партий ушли (не в другие партии, а в никуда, на всю жизнь разочаровавшись в политике). Небольшая часть перешла в партию «Демократический выбор России», но после ее преобразования в СПС (под флагом поддержки Путина!), ушла и оттуда. Последние остатки организованной демократии, в которых еще заметно было участие научных кругов – «ДемРоссия» и партия «Либеральная Россия» фактически распались после убийств их лидеров.
Итак, наших логических аргументов власть не примет. А давление оказать нечем. Значит, инструмент для этого надо создавать. То есть начинать все сначала. Путь трудный и долгий. Но единственный.
Сергей Коротаев, доктор физико-математических наук.
