Вопрос о свободе воли; о смысле, существовании и достижи­мости этой свободы; об ее отношении к причинной обусловлен­ности, неизбежности наступления всех без исключения собы­тий — относится к числу «вечных», изначальных вопросов как философии, так и фундаментального естествознания. Личная позиция в этом вопросе, как ни в каком другом, во многом опре­деляет отношение человека к Богу, к нравственному закону и к своему предназначению, поэтому он так важен и с точки зре­ния религии. Кто есть человек — автомат-марионетка, случайно меняющееся сочетание молекул или некая высшая сущность, способная действовать вопреки всем физическим влияниям и психическим мотивам, на основе каких-то внутренних побужде­ний, не подвластных ни причинному закону, ни слепому случаю? Нетрудно понять, что первые два ответа не могут удо­влетворить даже обывателя, поскольку лишают смысла всякую деятельность человека, тогда как третий, самый оптимистич­ный, ведет к трудноразрешимым логическим противоречиям.

Следует признать, что ни классическая философия, ни на­ука (в том числе квантовая теория) так и не предложили при­емлемого решения проблемы свободы воли; даже большинство религий оставляет ей «мало свободы», делая акцент на Боже­ственном предопределении сущего. По-видимому, каждый че­ловек испытывает чувство беспомощности при попытках логи­ческого анализа этой проблемы, так что возникает сомнение в самой целесообразности ее обсуждения.

Хочется надеяться, однако, что продвижение здесь возможно как в иррациональном (в том числе через более глубокое осмысление христианской и восточной религиозных филосо­фий), так и в рациональном направлениях (через новое пони­мание свойств физического времени, взаимодействий, частиц и т.п.). Представляется не только оправданным, а крайне важным снова и снова ставить вопрос о соотношении свободы и неизбеж­ности, не рассчитывая на сколько-нибудь скорое его решение, но привлекая для этого все возможности логики и математики и пытаясь синтезировать самые различные подходы, в том числе религиозные и теософско-мистические.

Ниже, в разделе 1 мы кратко обсудим основные философские аспекты проблемы свободы воли. В разделе 2 мы критически рассмотрим состояние современной квантовой теории и ее философию. В разделе 3 будет рассмотрена концепция сверх-причинности А.Эйнштейна, альтернативная к индетерминизму квантовой физики, и ее возможные реализации, в том числе, ранее предложенные автором. В заключение мы коснемся неко­торых психологических аспектов проблемы свободы и активно-христианской философии Н.Бердяева.

1. Причинность и свобода воли в философии

Предопределение (судьба, рок) и дар свободного выбора — два противоречивых начала, присутствие и действие которых в себе самом с уверенностью констатирует каждый мыслящий человек. В своей практической жизни и творчестве мы не под­вергаем сомнению способность наших поступков повлиять на будущее, так же как и свою способность совершить действие независимо от (и даже вопреки) всем влияниям извне. С дру­гой стороны, в той же практической жизни и особенно в науч­ных исследованиях мы имеем дело с жесткой закономерностью природных, психических и социальных явлений; с автоматиз­мом поведения как животных, так и человека; с наблюдаемой независимостью результата как от индивидуальной, так и от коллективной, «усредненной» воли (это так очевидно в сегодняшней России!). Образно писал об этом Г.Гурджиев [1]: «Глав­ное заблуждение человека — его уверенность в том, что он может что-то делать... Из себя самого человек не в состоянии произ­вести ни одной мысли, ни одного действия. Все, что он говорит, делает, думает, чувствует, — все это случается». Что же каса­ется науки, то уже древние греки (Александр Афродиэский, III в. до н.э.) понимали, что существование свободы воли несовме­стимо с мировым порядком и с научными предсказаниями, а вытекающий отсюда фатализм, составлял основу мировоззрения, например, стоиков² .

Очень часто человек воспринимает свою свободу как созна­тельный выбор между несколькими альтернативами с вытека­ющим отсюда поступком. «Захочу — сделаю то, захочу — это; и могу сделать, что захочу», — вот бытовые представления о личной свободе, из которых, собственно, и выросла сама философская проблема. По той же логической схеме обычно реали­зуется и свобода нравственного выбора между добром и злом, эгоизмом и жертвованием.

Однако последовательный детерминизм приводит к выводу, что так понимаемая свобода является иллюзией. Это свобода сложного автомата (типа шахматного компьютера), выбира­ющего из различных продолжений наиболее целесообразное в соответствие с критериями заложенной в него программы. Для человека целесообразность объективно сводится к достижению оптимальных условий выживания вида (и лишь как необ­ходимое условие этого — выживание потомства и себя самого). Субъективно такая целесообразность воспринимается сознани­ем и реализуется через деятельность человека в самых разно­образных формах, от низших (физиологические потребности) и вплоть до самых альтруистических (любовь, материнство, гу­манность, научное познание, поиски смысла существования и т.п.), объективно также ведущих к устойчивости вида³. В свою очередь, «программа выживания» никем не задана изначально, а формируется закономерно в процессе эволюции через известный механизм «изменчивости плюс отбора».

Итак, детерминизм приводит убедительные аргументы в пользу того, что выбор человека, возможно, никогда не является свободным, и в этом смысле свободы воли не су­ществует вообще! Другой крайней позицией является пред­ставление о свободе воли как о «беспричинном хотении»; эту позицию, концептуально близкую к квантово-механическому ин­детерминизму, мы обсудим в разделе 2.

Однако достоинство человека унижается признанием его полной зависимости от «программы» или слепого случая: как от причинной сверхобусловленности, так и от полной апричинности собственных мыслей и действий. В такой ситуации лиша­ется смысла творчество и само существование человека, обес­цениваются понятия добра, любви, совести. Смириться с этим интеллект не может и не хочет; в поисках ответа он обращается и к философии, и к религии, и к науке.

Что касается науки, то после Галилея и Ньютона все ее раз­витие проходило на базе «железного» лапласовского детерми­низма. Мало интересуясь до XX века проблемами, типа свободы воли, она предоставляла разбираться с ними философам. Рели­гия же, зиждущаяся, прежде всего, на Вере и Откровении, нико­гда всерьез не рассматривала логику и причинность как первич­ные категории Бытия (этим грешили ее «спутницы» — теософия и теология) и не смущалась какими-либо противоречиями как внешнего, так и внутрибиблейского происхождения. В христианстве эта последовательная линия получила завершение в философии свободы А.Бергсона и особенно Н.Бердяева (см. раздел 3.)

Таким образом, проблема свободы воли оказалась, в основном, предметом философского изучения. Там она была естественно увязана с другими «сверхпроблемами»: материи и Духа, объ­екта и субъекта, сознания и представления. Для их решения и были, собственно говоря, воздвигнуты великолепные в своей ло­гической завершенности здания идеалистических философских систем Фихте, Канта, Гегеля, Шопенгауэра.

В отношении рассматриваемых здесь вопросов к заслугам этих систем могут быть причислены, в частности, а) дифферен­циация причинной структуры мышления (логическое основа­ние) и метафизической причинности явлений, б) рассмотрение причинности как единства временной последовательности со­бытий (представлений) и их взаимовлияния, в) классификация трех форм причинности (каузальности) по особенностям реакции: простейшей причины (например, «действие — противодей­ствие» в механике), раздражения и мотива (включающего как высший тип и самое познание*) [3]. В вопросе же о свободе воли идеалисты (Юм, Кант, Шопенгауэр) исповедовали определен­ное сочетание детерминизма с индетерминизмом, различая про­явления воли (через поступки, желания и т.п.), подчиняющиеся общим законам причинности, от ее неизменной трансцендентной сущности, недоступной рациональному познанию, а восприни­маемую лишь внутренним самосознанием субъекта (в том числе и через априорное осознание нравственных категорий).

Недостатки идеалистических систем слишком хорошо известны. Справедливо акцентируя опосредованность, субъективность нашего восприятия реальности, эти системы в то же время затрудняются дать естественное объяснение воспроизводимости, подтверждаемости этих восприятий, абсолютно­му характеру первичных, наблюдаемых свойств пространства (трехмерность, евклидовость и т.п.) и материи (тождественность элементарных частиц, их постоянство и дискретность). Все это, как и вообще успехи фундаментальною естествознания, с точки зрения идеалистических воззрений, не имеет простого объяснения⁴.

Изощренные логические построения, манипулирование понятиями могут, разумеется, создать впечатление формальной внутренней непротиворечивости наиболее разработанных из та­ких систем⁵. «Призрачно спасти реальность, свободу, личность современная философия всегда сумеет, для этого существуют многочисленные орудия софистики и гносеологической эквилибристики» , — писал Н.Бердяев. Однако «живому человеку не легче от этих гносеологических ухищрений... Не верьте этой философии, ищите иной» [4].

Что же касается материалистов, то об уровне разработки ими рассматриваемых проблем можно судить, например, по вы­сказыванию Ф.Энгельса о свободе воли как о «способности при­нимать решения со знанием дела» [5]. В.Ленин, как известно, также придерживался чисто детерминистической позиции, от­вергая «вздорную побасенку о свободе воли» [6].

Что же нового принес в развитие философии, в том числе в решение проблемы свободы воли, XX век? Автору как непро­фессионалу сложно дать ответ; очевидно, однако, что, по край­ней мере, на развитие естествознания каких-либо мощных вли­яний труды новейших философов не оказали. Скорее наоборот, бурное развитие физики, теоретической биологии и математи­ки оказали сильное воздействие на философию, укрепив в ней позитивистские (Р.Кьеркегор) и рационалистические (Б.Рассел) тенденции. Магистральным же направлением развития в XX веке оказалась все же социальная и историческая философия, ставившая проблему свободы воли соответственно как проблему социальных свобод и роли личности в истории. При всей прак­тической значимости этих аспектов очевидно, что они являются вторичными с точки зрения общетеоретического подхода.

Что же касается экзистенциальной (Ж. П. Сартр, А. Ка­мю, М. Хейдеггер), религиозной (о. П. Флоренский, Н. Бердяев, Н. Лосский) и теософско-мистической (Е. и Н. Рерихи, С. Вивекананда, П.Успенский, К.Кастанеда) философий, то эти уче­ния оказали влияние больше на менталитет и эмоционально-духовную сферу отдельных слоев интеллигенции, чем на общее развитие науки и социума. Предопределение и свобода — эта про­блема, как и раньше, будоражит умы всех «несуетно» мысля­щих; однако философия не готова, по-видимому, к какой-либо принципиально новой ее постановке. Мы рассмотрим теперь в этой связи ситуацию в теоретической физике.

2. Квантовая теория: индетерминизм и «свобода воли электрона»

Если не принимать во внимание области естествознания, имеющие дело с атомно-молекулярными процессами (химия, молекулярная биология), можно было бы с уверенностью утвер­ждать, что все развитие фундаментального естествознания в XX веке происходило, как и раньше, на основе детерминистиче­ских и материалистических, по сути, представлений. Это в пол­ной мере относится и к таким «скользким» областям, как теория поведения, психология, теория информации и искусственного интеллекта. Ставя во главу угла прежний закон причинности, наука все более детально разбирается в механизмах природных и психических явлений, выявляет их взаимосвязи и единство первичных законов⁶.

По существу, мало что изменила в трактовке проблемы при­чинности и свободы и неквантовая теоретическая физика — специальная теория относительности и геометрическая теория гравитации, обнаружив пространственно-временную ограниченность «областей причинного влияния» и «запаздывание» это­го влияния, связанные с конечностью максимально возмож­ной скорости распространения взаимодействий (скорости све­та). Помимо того, эти теории установили относительность вре­менной протяженности событий от движения наблюдателя и гравитации (не нарушающую, как правило, отношений «причи­на-следствие») и существование космологического времени, опре­деляемого процессом расширения Вселенной (некоторые возни­кающие при этом парадоксы, связанные с причинностью, разре­шаются в принятом сегодня инфляционном сценарии расшире­ния [7]).

Однако несравненно более сильное влияние на отношение между детерминизмом и свободой оказала квантовая теория, особенно в пору ее осмысления в конце 20-х начале 30-х го­дов. Суть соотношений неопределенности В.Гейзенберга, ко­торые вначале пытались трактовать как выражение неустра­нимого влияния измерительного прибора на микрообъект, ока­залась значительно более туманной. Так и не сумев дать про­стое логическое объяснение совокупности наблюдаемых законо­мерностей поведения микрообъектов (статистического, не для отдельного объекта (!) проявления волновых свойств при рас­сеянии и дифракции частиц; пространственного деления пуч­ка тождественных частиц в неоднородном магнитном поле и др.), научное сообщество сделало выбор в пользу предложен­ной М.Борном концепции «волн вероятности», абсурдной для непредубежденного ума и вульгарно-идеалистической по сути.

Абсолютная случайность, апричинность получила тем са­мым статус фундаментального закона природы, продолжая при этом удивительным, алогичным образом уживаться со вполне детерминированным изменением во времени основной, с точки зрения квантовой механики (КМ), физической величины — волновой функции (пси-функции) КМ-системы. Для создания иллюзии устранения логических противоречий Н.Бором и был предложен т.н. «принцип дополнительности» — реинтерпретация отдельных кусков диалектики Гегеля, возведенная в ранг фундаментальной философской системы.

Известно множество различных интерпретаций КМ, от «с потугой» на материалистические (делающих акцент на корпускулярно-волновом дуализме как объективном свойстве материи) до крайне идеалистических (И.фон Нейман), подчеркивающих необходимость учета непосредственного влияния наблюдателя на материю. Все эти трактовки страдают, однако, либо край­ней схоластичностью, либо легко обнаруживаемыми логически­ми противоречиями⁷.

Прямым следствием «недоделанности» квантовой парадиг­мы стал жестокий кризис, постигший теоретическую физику в конце 40-х — начале 50-х годов, выразившийся, в частности, в бессмысленности расходящихся (даже не перенормируемых) выражений в теории слабого взаимодействия и в полном от­сутствии подходов к единому описанию физических взаимодей­ствий и спектра характеристик частиц (вплоть до агрессивного отрицания такой возможности в принципе!).

Следует признать, однако, что за счет привлечения новых плодотворных идей (концепции калибровочных полей; топологи­ческих, нелинейных и групповых методов; концепций спонтан­ного нарушения симметрии и суперсимметрии; рассмотрения дополнительных измерений физического пространства и др.) квантовой теории удалось частично преодолеть этот кризис без кардинальной ревизии своих первичных принципов.

Между тем, по существу, все вышеперечисленные новые концепции, оплодотворившие квантовую теорию, имеют чисто классическую природу и могут быть с успехом реализованы в рамках неквантовых (в том числе геометрических) полевых концепций! Так, например, топологическая структура нелинейных уравнений непринужденно объясняет происхожде­ние дискретной структуры материи из непрерывных полевых распределений; а ведь именно описание дискретности считает­ся главным практическим достижением КМ.

Поэтому основной недостаток квантовой теории состоит, на наш взгляд, не в эклектическом смешении чисто классических представлений с квантовыми и материалистических с идеалистическими; не в известных некорректностях ее формализма. Он состоит в ее агрессивном неприятии (возведенном в ранг философского догмата) всяких возможностей альтернативно­го описания физической реальности, не сводящихся ни к примитивным теориям со «скрытыми параметрами»⁸, ни к гео­метрическим теориям поля типа Эйнштейна-Вейля.

Адепты ортодоксальной квантово-механической парадигмы в своей боязни отказаться от ставших уже «неприкасаемыми» принципов не видят, что физика стоит на пороге новой ре­волюции. В отличие от прошлой, эта революция стимулиру­ется не какими-то вновь открытыми парадоксальными явлени­ями. Напротив, мы перенасыщены «непереваренной» информа­цией о представителях «зоопарка» частиц, о взаимодействиях и взаимопревращениях этих «зверюшек». Однако, обладая этой огромной информацией, богатством образных представлений и, в особенности, математических методов, мы не можем предло­жить логически последовательную и простую в отношении ис­ходных принципов теорию. Теорию, в которой самоочевидными стали бы трехмерность пространства, геометрия Минковского, спектр частиц и первичные динамические законы (как самоочевидным фактом стало равенство инертной и гравитационной масс в общей теории относительности). Теорию, которая придаст новый смысл таким первичным понятиям, как поле, частица, волна, информация и даже само пространство-время.

Грядет Новая Физика, которая впервые способна ответить на вопрос не «Как?», а «Почему не иначе?» (постановка Эйн­штейна, см.[9]). Эта физика, безусловно, будет основана на принципах, совершенно отличных как от классической, так и от квантовой теории. О возможной структуре такой теории бу­дет идти разговор в разделе 3.

Возвращаясь к основной теме, отметим, что в пору становле­ния «квантовая философия» давала надежду на новый подход к проблеме свободы воли. Действительно, логически нетрудно прийти к выводу, что в чистом виде свобода воли равносиль­на «абсолютной беспричинности». «Или же приходится допустить», — писал Шопенгауэр, — «что все события имеют опре­деленную достаточную причину, за исключением хотений, не­хотений, решений и т.п., которые могут возникать без всякого основания, без всякой причины» (цитируется по [10, с. 488]). С другой стороны, «идея беспричинного хотения совершенно ли­шена смысла», — утверждал Т.Липпс [11]. — «Она представляет собой утверждение, чуждое мышлению» (и природе, добавил бы любой материалист).

С такой точки зрения апричинный мир Борна-Бора кажется весьма удачной моделью понятия свободы воли. Это послужило в свое время поводом для дискуссий о «свободе воли электро­на», идее, самой по себе, совершенно замечательной, приводящей к представлениям о единстве сознания, об универсально­сти его существования и проявления на всех уровнях организации Вселенной⁹.

К сожалению, эти идеи до настоящего времени так и не были реализованы. С другой стороны, концепция «беспричинного хо­тения» представляется еще более неудовлетворительной (даже с социальной и нравственной стороны), чем признание полно­го отсутствия свободы воли и господства детерминизма. Мож­но все-таки полагать, что новые возможности, предоставляемые квантовой теорией именно в этом вопросе, не исчерпаны и будут еще реализованы.

3. Сверхпричинность и локальная свобода

Парадоксальным образом решение проблемы свободы мо­жет быть связано с концепцией сверхпричинности. А.Эйнштейн предложил ее в качестве альтернативы квантовой парадигме для вывода, дискретной структуры материи из свойств реше­ний некоторой единой системы (нелинейных) дифференциальных уравнений (ДУ), детерминировано описывающей динами­ку как самого непрерывного поля, так и его сингулярностей — частиц (краткую формулировку этой концепции Эйнштейн предложил в своей речи на юбилее М.Планка в 1929 г., см.[12]). С математической точки зрения идея сводится к рассмотре­нию сильно переопределенных систем ДУ, сама структура ко­торых фиксирует как эволюцию решений со временем, так и са­мо начальное состояние, т.е. их эволюцию в пространстве. Од­нако такого типа ДУ, предложенные Эйнштейном в рамках гео­метрических единых теорий поля, оказались весьма громозд­кими, неоднозначными и были «обречены». Между тем с точки зрения концепции сверхпричинности естественно рассматри­вать в качестве первичных, фундаментальных уравнений физи­ческой динамики максимально жесткие системы ДУ, в которых определена каждая из частных производных от каждой из компонент некого фундаментального поля F. Математиче­ски это означает, что первичные единые уравнения поля долж­ны иметь вид условий интегрируемости 

dF = H(F,{A}) (1)

(точности) некоторого набора дифференциальных 1-форм H со структурой, зависящей от компонент самого поля F и, быть может, некоторых вспомогательных полей {А}. При этом условия совместности системы (1), т.е. замкнутости 1-форм Н

dH = 0 (2)

приводят к сильным ограничениям и на компоненты полей {А}, определяя согласованную с F и чрезвычайно жесткую их динамику.

Такой подход был реализован автором ранее [13, 14], причем уравнениям (1) оказалось возможным придать фундаменталь­ный алгебро-геометрический смысл. Так, в простейшем случае структура 1-формH может иметь вид

H = A*dX*F, (3)

где знак (*) отвечает операции умножения в некоторой исклю­чительной алгебре пространства-времени (алгебре комплекс­ных кватернионов Q). При этом все величины в (3), включая координаты X, принимают значения в Q, а сами уравнения (1) имеют смысл условий Q-аналитичности поля F, т.е. обобщен­ных уравнений Коши-Римана. Из уравнений (2) тогда неме­дленно следуют фундаментальные для физики уравне­ния калибровочных полей(уравнения Максвелла и Янга-Миллса), причем величины {А} имеют смысл потенциалов калибровочных полей (подробнее см. в [14]).

Жесткость системы (1-3) конкретно проявляется в том, что задание значений полей F, А в некоторый момент време­ни и лишь в одной фиксированной точке пространства, по существу, определяет их значения не только «потом», но и «везде», т.е. во всей (связной) области физического пространства! Так, убывающее на пространственной бесконеч­ности кулоновское решение системы (1-3) может иметь толь­ко фиксированное (единичное) значение электрического заряда [13, 14], как это и имеет место в действительности для элементарных частиц как наиболее симметричных материаль­ных образований. Т.о. данный алгебродинамический подход дей­ствительно можно рассматривать как конкретную реализацию концепции Эйнштейна.

На самом деле, сверхпричинность имеет здесь все же чи­сто локальный характер, обычный для теории поля. Между тем более отвечающей природе вещей может оказаться кон­цепция глобальной сверхпричинности, т.е. взаимообусловленно­сти динамики пространственно-удаленных тел. Эта идея мо­жет быть реализована, если физические поля рассматри­вать как отображения (некоторого специального вида, т.е. исключительные) пространственно-временного многообразия (в себя). Так, если в качестве первоосновы Мира рассматривать в духе идей Пифагора некоторую исключительную числовую систему (типа алгебры кватернионов Q), то в качестве фунда­ментальных физических полей естественно принимать отображения, сохраняющие структуруQ, т.е. ее гомоморфизмы. Тогда вместо привычных дифференциальных будем иметь функ­циональные уравнения вида 

F(X)*F(Y) = F(X*Y),

где X, Y — две произвольные точки пространственно-временного многообразия; F(X) — функция, реализующая гомоморфизм. Нетрудно показать, что следствием этих уравнений для диф­ференциала dF отображения будут ДУ, близкие по струк­туре к рассмотренным выше (1-3)!

Мы приходим тогда к ситуации, когда первичная «скры­тая» физикаесть физика существенно нелокальная, од­нако однозначно определяющая и локальную физику, как раз и наблюдаемую в лабораторных условиях. С обще­концептуальной точки зрения такая функциональная динамика близка теориям «действия на расстоянии» Фоккера-Фейнмана-Уилера и знаменитому принципу Маха [15,16]. Примечательно, что во многих отношениях данный подход близок к бинарной геометрофизике, развиваемой Ю.Владимировым [17,18]. При­чина этого состоит в том, что математической основой БГФ является теория физических структур Ю.Кулакова [18,19], в которой анализ отношений между физическими объектами (вместо отображений в нашем случае) также ведет к функци­ональным уравнениям особого типа.

Отличия между нашим алгебродинамическим подходом и бинарной геометрофизикой Владимирова с концептуальной точ­ки зрения сводятся к тому, что в первом случае в полной мере сохраняется фундаментальный смысл понятий пространства-времени и локального поля (хотя первичными являются уже Мировая алгебра и ее симметрии). В БГФ, напротив, понятие поля становится уже излишним (в соответствии с концепцией «действия на расстоянии»), а пространство-время играет роль фундаментального отношения между объектами, и его свой­ства выводятся из основных функциональных уравнений те­ории [17, 18]. Несмотря на это, как и на совершенно различ­ный характер получаемых результатов, совпадение многих ис­ходных понятий и математических структур в обоих подходах представляется весьма примечательным и обнадеживающим.

Обсудим теперь кратко, что могут дать новые представле­ния в отношении проблемы свободы. Важно понять, что субъ­ективно причинность всегда рассматривается индивидом кон­кретно, как влияние хорошо определяемых, идентифицируе­мых физических тел (или людей)¹⁰. С другой стороны, наличие глобальных корреляций (своего рода влияния Космоса) никогда не может быть отождествлено с конкретным объектом и будет, скорее всего, иметь чисто информационный характер, не сопровождаясь никаким энергетическим (и вообще вол­новым) процессом¹¹. Объективно влияя на ход и направление мыслительных процессов, настраивая и гармонизируя их¹², та­кие влияния будут рассматриваться сознанием субъекта как са­мообусловленные, мотивированные изнутри «хотения», реше­ния и т.п., т.е. именно как ощущение свободы выбора и воли.

Понятно, что подобные представления носят пока чисто спе­кулятивный характер, как с физической, так и с психологиче­ской точек зрения. Прежде всего, сейчас необходимо переосмы­слить в свете новых понятий время как физическую категорию и связь между глобальной и локальной сверхпричинностью и, с другой стороны, эйнштейновской релятивистской причинно­стью, определяющей волновые процессы передачи энергии с за­паздыванием. Заметим, что прямые указания на существование нелокальных, связанных именно с информационными аспектами, корреляций микрообъектов дает сама квантовая теория (парадокс ЭПР, неравенства Белла и их экспериментальная проверка, см. например [8]). На уровне макромира глобальные корреляции могут дать ключ к объяснению таких «пара-явлений», как гипноз, астрологические влияния, эффекты гео­метрии (пирамиды и т.п.), магические обряды. Такие примеры наряду с квантово-механическими рассмотрениями позволяют предположить, что рассматриваемые корреляции в основном определяются не степенью удаленности тел в пространстве (а возможно, и во времени!), а формой, относительным рас­положением и степенью тождественности объектов друг другу. Эту гипотезу можно было бы назвать принципом кон­формности и рассматривать как реализацию конформной ин­вариантности, играющей все возрастающую роль в структуре физических теории.

С философской точки зрения предложенная картина все же не может рассматриваться как принципиально решающая проблему свободы воли. Эта картина близка к исповедуемой Н.Лосским концепции «свободы от», т.е. относительной свобо­ды (см.[10]). Действительно, в нашем рассмотрении на мысли и поступки человека оказывают определяющее влияние не мощ­ные по энергетике локальные факторы, а воспринимаемые в основном подсознанием влияния вселенского, космического мас­штаба (во многих ситуациях — внушение, гипноз и т.п. — эти вли­яния приобретают локальный и личностный, т.е. персонифицированный характер). Таким образом, сверхзависимость здесь не только не устраняется, а становится еще выраженнее, хотя и не ощущается, как правило, сознанием.

Подлинную свободу, как мы можем представить себе сей­час, предлагает человеку только религия. Однако и там Про­мысел Божий, Всеведение и всемогущество Творца оказыва­ются трудно сочетаемыми как со свободой воли, так и с са­мой причинностью. Понятно поэтому, что в разных религиоз­ных системах степень жесткой заданности поведения и Судьбы человека различна. Самую решительную и оптимистическую позицию в этом вопросе отстаивали религиозные философы активно-христианского направления — Н.Федоров, В.Соловьев, Н.Бердяев. Так, Н.Ф.Федоров подчеркивал условный характер апокалипсических пророчеств, важность их понимания как пре­достережения, а не фатальной неизбежности конца.

Гимн алогичной, абсолютно иррациональной свободе чело­века, человека верящего и творящего, представляет собой осо­бенно философия Н.Бердяева, словами которого мы начали и завершаем эту статью. «Знание этого мира основано на искон­ной и исключительной вере в него... Да и само существование внешнего мира утверждается лишь верой... В последней же глу­бине вера и знание — одно, т.е. обладание полнотой реаль­ного бытия... Подмена же веры знанием есть отказ от свободного выбора... Свободу нельзя ни из чего вывести, в ней можно только изначально пребывать... Свобода, прежде всего свобода — вот душа христианской философии и вот что не дается ника­кой другой. Направление воли свободных существ создает природную необходимость. Материальная зависимость есть порождение нашей свободной воли. Необходимость есть продукт свободы» ([4], стр. 50-53;12;65).

Современная наука бесконечно далека от такого парадок­сального, но глубоко духовного, праведного понимания свобо­ды человека-творца. Часто представляется даже, что постро­ить единую Теорию Всего можно и не вникая в такие «вечные» проблемы. Однако многие ведущие физики-теоретики считают, что действительный прорыв станет возможным лишь после до­стижения нового понимания свойств физического времени (С. Хокинг, И. Пригожин) и физических принципов работы созна­ния (Р. Пенроуз, см.[20]). Решение проблемы свободы воли явля­ется одним из ключевых этапов этой грядущей научно-духовной революции.

ЛИТЕРАТУРА

[1] Г.Гурджиев. Вестник грядущего добра. С-Пб.: изд.Чернышева. 1993. С.128.

[2] П.Д.Успенский. Tertium organum. С-Пб.: Андреев и сыновья. 1992.

[3] А.Шопергауэр. О четверояком корне закона достаточного осно­вания. Мир как воля и представление. Ч.1. М.: Наука. 1993. С.41.

[4] Н.А.Бердяев. Философия свободы. Смысл творчества. М.: Прав­да. 1989. С.21.

[5] Ф.Энгельс. Анти-Дюринг. М.: Правда. 1957. С. 107.

[6] В.И.Ленин. Полное собр. сочинений. Т.1. С.159.

[7] А.Д.Линде, Физика элементарных частиц и инфляционная кос­мология. М.: Наука, 1990.

[8] А.А.Гриб. Лекции для молодых ученых. Вып. 59. Дубна: ОИЯИ. 1992.

[9] А.Эйнштейн. Физика и реальность. М.: Наука. 1965. С. 156.

[10] И.О. Л веский. Избранное. М.: Правда. 1991.

[11] Т.Липпс. Основные вопросы этики. СПб. 1905. С. 235.

[12] А.Эйнштейн. Собр. Сочинений. Т.4. С.109. М.: Наука. 1967.

[13] В.В.Кассандров. Алгебраи­ческая структура пространства-времени и алгебродинамика. М.: изд. Росс.Ун-та дружбы народов. 1992.

[14] V.V.Kassandrov. //Gravitation & Cosmology, v. 1. 1995. №3. Р. 216.

[15] Ю.С.Владимиров, А.Ю.Турыгин. Теория прямого межчастично­го взаимодействия. М.: Энергоатомиздат. 1986.

[16] Ю.С.Владимиров. Фундаментальная физика и религия. М.: Архимед. 1993.

[17] Yu.S.Vladimirov. //Gravitation & Cosmology, v.l. 1995. №2. Р. 97; №3. Р.184.

[18] Ю.И.Кулаков, Ю.С.Владимиров, А.В.Карнаухов. Введение в те­орию физических структур и бинарную геометрофизику. М.: Архимед. 1992.

[19] Ю.И.Кулаков. Элементы теории физических структур. Новоси­бирск: изд. Новосиб.Ун-та. 1968.

[20] R.Penrose. Shadows of the mind. Oxford: Oxford Univ.Press. 1994.

Примечания: