Скончался Александр Петрович Левич.

Нас связывало: четыре личные встречи, всегда по делам семинара. Несколько десятков писем, исключительно деловых. Почему же мне так больно? Почему так безумно жаль?

Наверное, трудно будет найти двух людей, имеющих хоть какое-то отношение к миру науки и при этом столь мало похожих друг на друга.

Александр Петрович, если судить по его последнему письму, не мыслил своего «я» отдельно от «мы», отдельно от референтной группы. Как странно было услышать об этом мне, в принципе не знающей, что это такое: иметь референтную группу – и привыкшей творить в темноте полного одиночества. Но если у меня и была когда-либо надежда на референтную группу, пусть виртуальную, пусть призрачную, не сейчас, а когда-нибудь после, то эту надежду давал мне семинар темпорологов и прежде всего – руководитель этого семинара.

Александр Петрович считал необходимым облекать свои мысли в строгую математическую форму, – а я полагала математику исчерпаемой. Он ценил точность и однозначную чёткость в формулировке результата, а я при изложении своих мыслей всегда старалась оставлять для читающего некоторое поле смыслов (хотя границы этого поля тоже тщательно выверялись).

Александр Петрович воспринимал неизбежность возрастных изменений человека как своё личное поражение. У меня же мысль о потенциальной бесконечности существования всегда вызывала приступы агорафобии, то есть боязни открытых пространств, тогда как осознание конечности жизни придавало этой жизни осмысленность и некоторый уют.

Александр Петрович  объяснял свой интерес к проблемам времени тем, что именно изучение времени – природы времени – позволит нам не постулировать, а выводить фундаментальные законы нашей Вселенной. Я, пожалуй, соглашусь с ним в том, что количество фундаментальных законов природы на настоящий момент чрезмерно велико и массив первичных постулатов следовало бы уменьшить и существенно упростить. Однако я всегда воспринимала время, точнее, то особое положение, которое отводится времени в современной картине мира, как свойство нашего мозга – случайное, преходящее и, возможно, даже уродливое свойство. Впрочем, смыслом своего научного – и не только научного – существования я тоже полагала изучение времени. Так можно ли найти двух людей, столь же похожих друг на друга?

К сожалению или к счастью, но мы никогда не обсуждали и не критиковали взгляды друг друга. Думаю, Александр Петрович  воспринимал меня в первую очередь как писателя и лишь потом как кого-то еще. Всего однажды в одном из писем  к нему я упомянула его метаболический подход – не с одобрением, не с критикой. Я просто  перечислила все те вопросы, над которыми я бы задумалась на его месте, «если использовать, – как я написала тогда, – некоторые принципы человеческого мышления не из самых основных и общепринятых, а, так сказать, из второго эшелона». Кажется, его это заинтересовало.

Знакомство с Александром Петровичем стало первым и, я думаю, единственным случаем в моей жизни, когда я обратилась с электронным письмом к совершенно незнакомому и, очевидно, очень занятому человеку – и получила ответ. Эта обязательность, это внимание по отношению к каждому, кого хоть сколько-то интересуют проблемы времени, стало для меня показательным, а Александр Петрович сделался примером того исчезающего типа ученого, для которого наука – до сих пор не бизнес, а служение.

С каждой новой нашей встречей я с тревогой замечала в нём ту постепенно нарастающую слабость, которую порождает то ли время, то ли недуг. Однако я надеялась, что еще сколько-то лет всё обойдется. И всё обходилось. Но вот однажды я не получила ответ на очередное свое письмо – и тут же заподозрила неладное, ведь Александр Петрович всегда отвечал на мои письма, как, видимо, и на все письма вообще. Я не сразу решилась заглянуть на знакомый сайт Института Проблем Времени, я слишком не хотела  увидеть там портрет в траурной рамке. Я до сих пор не знаю, как мне сообщить о кончине Александра Петровича своим ижевским знакомым, которые – всего-то навсего! – однажды присутствовали на его публичной лекции. Ведь каждый человек остается для нас  живым, пока нам неизвестно о его смерти. Может быть, лучше, если Александр Петрович  будет жив как можно дольше хотя бы для них.